Сделай погромче

Ладно, я понятия не имел, о чем эта песня, но она напоминала мне о случае, когда Гретхен арестовали за воровство в универмаге, и когда ее заставили вытащить все из карманов, там оказалось штук десять упаковок мармеладных мишек, и она рассказывала потом, что когда они попытались выяснить, как ее зовут, она только повторяла «R-A-T-T-F-I-N-К», и что какая-то старушка заметила, как она рассовывает мармелад по карманам, и та же старушка стояла там, у кабинета охраны, наблюдая за тем, как Гретхен допрашивали или что там полагается. Это тоже была хорошая песня.

Я перевернул кассету и прочитал список песен, и внезапно мне стало грустно.

Я знаю, все кончено / The Smiths

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дай мне, что я хочу / The Smiths

Небо знает, как я теперь несчастен / The Smiths

Прямо в ад / The Clash

Во сне / The Smiths

Во-первых, почти все они были песнями The Smiths, а во-вторых, это были медленные песни о смерти. Может быть, Гретхен пыталась сказать мне что-то типа: «Моя мама умерла, и мне асе еще грустно», или что-нибудь в этом роде, потому что вторая сторона называлась просто Кэрол — так звали ее маму — просто Кэрол. Я не знал, что сказать, поэтому я просто позвонил и сказал: «Спасибо», и она сказала: «Да не проблема», и не знаю почему, но все закончилось тем, что всю ночь я слушал вторую сторону, думая о том, как Гретхен лежит в своей комнате. И мне стало как-то легче, может, оттого что она записала эту кассету, как бы говоря, что ей тоже очень плохо. И мне стало намного-намного легче.

ТРИНАДЦАТЬ

Кроме того, я обычно вслух, реально громко, пел в церкви и чувствовал себя при этом просто отлично. Честно. Каждое воскресенье, чтобы сбежать из дома, я шел на мессу, даже если один. Я ходил в церковь Королевы Мучеников на 103-й улице, где когда-то учился в младшей школе, она была такая славная, внутри вся кукольно-голубая, с сияющими витражными окнами, со скамьями из светлого дерева и со всем этим блестящим алтарным золотом и славными деревянными распятиями, развешанными повсюду на стенах. Все в нашем районе ходили в церковь, даже если были людишками так себе. Мама ходила одна рано утром. Я же обычно ходил к одиннадцатичасовой мессе и садился где-нибудь сзади, со стариками, чьи белые волосы были, как клочья сахарной ваты, а неряшливая одежда пахла нафталином и теми шмотками, которые Гретхен покупала на благотворительных распродажах, — со стариками, которые, как и я, были там в одиночестве. Наверное, если ходишь в церковь довольно часто, ты просто идешь туда и говоришь что-то, и становишься на колени, и молишься, даже не думая, потому что именно так я и делал. В смысле, я всю жизнь ходил в католическую школу и никогда даже не задумывался над тем, чему меня учили, я просто вроде как делал, что должен был. Хуже того, я даже вроде как женщин в церкви рассматривал — знаете, высокие школьницы, сексапильные мамочки, и все такое. Какие только фантазии не посещали меня — ничего сатанинского, поймите меня правильно, но довольно-таки подробные Чаще всего я представлял, как будут выглядеть сексуальные девчонки, идя по проходу в свадебном платье, с убранными наверх волосами, с кроткими лицами под белыми вуалями, с нервными улыбками. Не знаю, почему я об этом фантазировал. Иногда я задумывался о том, что происходило между мамой и папой, и порой мне становилось так грустно от этого, что приходилось, извинившись, идти в туалет, чтобы только черт возьми не заплакать.

Но, как я сказал, больше всего мне нравилось петь. Серьезно, я шел туда и горланил псалмы, как полный урод, знаете, потому что я там был совершенно один и не беспокоился о том, что выгляжу, как придурок, и так славно было петь со всеми вместе — ну знаете, чувство общности — и, ну, все старики вокруг меня за это любили, и они кивали и улыбались, и я выкрикивал: «Господи помилуй» или «Аллилуйя», думая о том, что когда-нибудь одна из этих старушек будет давать интервью обо мне для какого-то документального фильма о рок-н-ролле, и в этом фильме она кивнет и, протерев очки, скажет: «Голос у этого мальчика был, как у святого. Как у святого», и ей придется отвернуться от камеры, чтобы не разрыдаться от умиления при мысли обо мне.

Однако поймите меня: однажды Гретхен и я сидели в машине, и она улыбалась, глядя, как я подпеваю песне The Descendents Норе, беззвучно, одними губами, и сказала: «А папа видел, как ты поешь в церкви», и я ответил: «Да ты что, я только рот открываю», и она возразила: «Да нет, он сказал, что ты реально пел», так что с тех самых пор я перестал петь в церкви и вернулся к своим мыслям о маме и папе.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ