Он правильно поступил, не послал Анне-Карин сообщения, что скучает по ней, обошелся с нею, как некогда с Санной. И сработало. Лучше, чем он надеялся. Он заставил его заговорить – впервые состоялся прямой контакт.
Теперь у него семь дней, чтобы принять следующее решение.
Потому-то он и находился сейчас в огромном сыром гараже полицейского управления, караулил Карлстрёма. Не хотел снова тревожить его дома или дожидаться, когда тот зайдет к себе в кабинет, он ведь знал привычки босса. По будним дням Карлстрём отвозил младшую дочку в детский сад, старшую – в школу, а жену – на работу, постепенно расставался с семьей, к которой вернется через несколько часов. На свое парковочное место он приезжал обычно не ранее восьми пятнадцати и не позднее восьми сорока пяти.
Бронкс не прятался, просто стоял возле шершавой колонны, но Карлстрём не заметил его и вздрогнул от неожиданности, когда остановил машину, а инспектор открыл заднюю дверцу и влез внутрь.
– У меня состоялся контакт со Старшим Братом. Он позвонил мне сегодня рано утром.
Бронксу потребовалось десять минут, чтобы рассказать боссу всю историю, и еще минута прошла, прежде чем Карлстрём заговорил:
– Когда именно ты откопал пять единиц оружия?
– Восемь дней назад.
– И только
– Мне хотелось полной уверенности насчет его реакции. Расскажи я раньше, ты бы привлек еще кучу народу, возникла бы куча мнений, куча всяких вариантов. Мы бы не достигли этой точки. Понимаешь? А теперь он связался со мной лично. Нас двое – я и он.
Комиссар Карлстрём смотрел на серую стену, на именную табличку.
– Ладно. Тогда почему ты решил, что я нужен тебе сейчас? Что такого я могу сделать для тебя, чего ты не можешь сделать сам?
– Джон, ты слышал, что я сказал?
– Джон. Чего ты хочешь от меня?
– Мне нужно кое-что, к чему имеют доступ только люди с персональными парковочными местами.
– Не понял.
– Двадцать пять миллионов крон наличными.
67
– Ты не мой папа.
На грани меж сном и явью Лео сперва ощутил недоверие, которое быстро обернулось самым знакомым чувством – страхом. Слова нырнули внутрь, захватили контроль, как пронзительный свисток поезда, у которого отказали тормоза, или сирена воздушной тревоги.
Но в глубине своего существа он слышал не свисток. И не сирену. Это был голос, доносящийся из далей времени, хотя по-прежнему отчетливый.
– Ты не мой папа.
Нельзя так говорить. Это неправильно. Однако слова явились вновь, на сей раз как бы заполнили его собственный рот, вызывая тошноту под ложечкой, выталкивая его в настоящее, чтобы осознать: все это давным-давно миновало.
Ивана здесь нет, и слова не его.
Волосы у этой фигуры не темные, как у Ивана, а светлые и растрепанные, сущий ангелок, и голос скорее веселый, чем обвиняющий.
– Ты не мой папа!
Себастиан.
Отвращение и страх тотчас сменяются досадой. Он провел пять дней в лесах, намечая пути отхода и размещая свои самодельные фугасы, – всю неделю спал по три часа за ночь, а теперь вот проснулся от дразнилки.
– Ты не мой папа.
– Верно… но могу стать тебе спецпапой, – сказал Лео поднимаясь, с туманом в голове.
– Не-а!
– Да! Так называют того, кого видят раз в полгода, мелкий ты паршивец!
Лео подхватил мальчугана на руки, закинул на плечо, а Себастиан тряс головой и хохотал, пока кудряшки не спутались.
– Разве мама не говорила, что ты получишь только овсянку, если без разрешения разбудишь Короля Льва!
– Ненавижу овсянку!
Вниз по лестнице и на кухню, Себастиан смеялся и кричал, что не хочет, не хочет, не хочет овсянки, пока Лео не поставил его на пол; выбежав в коридор, мальчик спрятался в куртке Лео, делая вид, будто боится, что его накормят овсянкой.
– Себастиан!
Аннели уже сидела за кухонным столом, с чашкой кофе и сигаретой.
– Теперь послушай-ка маму, малыш: тебе пора одеться. Одевайся, тогда скоро выйдем, – крикнул Лео вслед мальчику.
Она затушила сигарету в почти полной пепельнице, закурила другую, посмотрела на Лео.
– Что случилось?
– Ничего, – ответил он.
– Лео… я вижу, что-то не так.
– Мне просто нужна чашка кофе, и все будет в полном порядке.