Сделано в Швеции

Она не глядит на него, когда выходит из комнаты, из квартиры, из дома, не слышит, как он медленно опускается на пол, роняет саблю на пол и рыдает, как рыдают люди, которые никогда не плачут.

72

Лео сидит на длинной лавке возле кирпичной стены в той части школьного двора, где на переменах тусуются четвероклассники, сосет фруктовую карамельку. Заглядывает в пакетик, ищет желтую, такую, что сперва кисленькая на вкус, потом сладкая, а потом соленая.

Он глядит по сторонам, все так же, как глядел последние несколько недель, словно индеец, который с вершины горы обозревает долину внизу. Двор средней школы, посередине – флагшток и место для курения. Там толпятся ребята, без пальто, несмотря на холодный мартовский ветер, семиклассники, три девчонки и столько же парней. Он никого из них не знает. Те, кого он высматривает, уже некоторое время там не появляются.

Хассе и Кекконен.

Интересно, папашу Хассе до сих пор трясет? Папа дрожал изнутри, а когда явился папаша Хассе, дрожь прекратилась. Вот так и надо – передать трясучку кому-нибудь другому.

Наконец-то.

Противный, назойливый звонок, которому нет конца.

Лео смахивает с куртки кирпичную пыль и, хотя идет быстро, едва успевает.

Дверь первого класса распахивается чуть не настежь, и его младший братишка выбегает, ничего не видя и не слыша.

– Феликс! Подожди!

Секунду-другую они смотрят друг на друга, потом Феликс бежит дальше, через школьный двор, на улицу, через дорогу. Феликс шустрый, но Лео шустрее, он успевает перехватить брата, когда тот останавливается в дальнем конце парковки.

– Она еще здесь.

Феликс подходит к красно-белому родительскому “доджу”, скидывает с плеча спортивную сумку и раз-другой подпрыгивает, заглядывая в окно на водительской стороне.

– Она бы взяла его, да?

Он впервые смотрит на старшего брата, ожидая кивка, который означает: ты прав, она бы взяла машину.

– На, бери любую. – Лео протягивает ему пакетик с конфетами. Жевательные мармеладки, фруктовые карамельки, кислые леденцы, малиновые подушечки, зефирки. Но он не кивает.

Феликс пинает ногой свою дурацкую сумку и бежит дальше, сквозь терновник, по тротуару, в лифт, Лео догоняет его, когда дверца уже вот-вот закроется.

– Бери. Любую. Я купил их на те полсотни, что папа дал мне, когда я врезал им в нос.

Лео улыбается, притворно бьет Феликса по носу, потом сует ему в руки пакет.

– Феликс!

Полный пакет сластей, но брат на них даже не смотрит.

Скорей из лифта, в квартиру, Феликс останавливается у вешалки, как недавно у машины, смотрит, подпрыгивает, снова и снова. Маминых черных туфель на месте нет. Нет ни пальто, ни перчаток, ни тонкого шарфика, который она купила, когда они ездили на Аландские острова, и часто повязывала на голову.

– Мама!

На кухне полно грязных тарелок, открытых пакетов с сахаром и пустых бутылок на плите. Постели в спальне не убраны, жалюзи опущены.

– Мама!

В рабочей комнате с потолка свисает лампа из рисовой бумаги, в комнате у Лео и Феликса все как обычно.

– Мама!

Комната Винсента. Винсент и папа на ковре, в окружении солдатиков и кубиков “Лего”. Что-то строят. В одной руке у папы сигарета, другой рукой он подает Винсенту детальки “Лето”, а Винсент одну за другой закрепляет их на квадратном основании.

– Ребята?

Длинная папина рука взрезает густой сигаретный дым, создает пространство, свежий воздух, где можно дышать, но скоро все опять тонет в дыму.

– Заходите, ребята. Садитесь. Тут, рядом со мной.

– Где мама?

– Садитесь.

– Я хочу знать.

– Сначала сядь, Феликс.

Папа взмахивает другой рукой, сметает солдатиков, которые еще не упали, и часть недостроенного дома из кубиков.

– Ее здесь нет.

– Где она?

– Дома ее больше нет.

– Где она, папа?

– Не знаю.

– Где мама?

– Она прячется.

Он обнимает их обеими руками, большими мускулистыми руками, обнимает за шею того и другого, так он делает, только когда пьет красное вино с сахаром.

– Я не знаю где. Вы-то как думаете, где она прячется? Она ничего не говорила перед тем, как вы ушли в школу? Не говорила? Вам?

Феликс отворачивается, смотрит на ковер под ногами.

– Феликс? Ты что-нибудь знаешь?

Феликс, который кричал: “Нет, папа!” и стучал в дверь ванной, рвался внутрь.

– Только не ври. Феликс? Ты ведь знаешь, а? Отцу врать не стоит. Я ведь вижу, что ты знаешь.

Первые слезинки.

– Не реви. Не реви, Феликс, не надо.

Плач усиливается.

– Посмотри на меня, Феликс. Она меня предала. Мама меня предала!

Слезы все текут. Хотя и не должны.

– Она нас бросила. Понимаешь? Поэтому нам плакать нельзя. Это ей надо плакать. А теперь скажи мне. И мы сходим за ней, приведем ее домой. Ты, я, Лео и Винсент. Все вместе.

Лео и сам не ожидал, что заговорит, но когда Феликс вот так сидел, он просто не смог выдержать.

– Она уехала к деду и бабушке.

73

Папа неуверенно, неловко садится на водительское сиденье и трогает с места, оставив Винсента на парковке в полном одиночестве, и приходит в полное замешательство, когда наконец через секунду соображает, почему старшие сыновья кричат: Папа, стой!