Сделка

— Ты прекрасно знаешь, что это значит. Это значит, он рядом, он уходит и возвращается, знает, как вести разговор, знает, когда можно взять меня за руку, и все это вовремя, и не позже, а ты — жлоб, он ведет себя так, как я хочу, учитывает мнение окружающих, и все-все-все, а ты — жлоб, и не дает себе воли увлечься мной больше, чем увлекаюсь им я, и в этом он чертовски прав на сто процентов, а ты — жлоб, ведь знаешь, что я имею в виду, так зачем же вести себя, будто ты выше меня в чем-то, и не делай из меня зверя, а то не поздоровится, ты — лгун и трепался об одном, когда я собиралась улететь, и ни разу с тех пор не повторил те слова, все забыл, ни разу, ни разу, ни одного слова, ни одного из тех, из той ночи, ни намека, молчи! Хорошо, я не буду ерепениться, ты — самое лучшее из всего, что я видела. И что у меня есть сейчас. Но не надо менторства, не надо правосудия. Кто я тебе? Жена? Я не давала тебе права унижать меня! Ну и что с того, что он хотел меня? Что? По крайней мере, он не врал мне про вечную любовь! А если хочешь знать всю правду, то знай — я не прочь переспать с ним. Перед тобой у меня никаких обязательств. Сейчас не средние века! И я могу делать, что хочу, знай это и не дергайся — я имею право!

Я убежал от нее.

Я должен был или убить ее, или убежать.

Что нашло на нее? Все началось как нормальный спор. В ней, как и во мне, копились раздражение, гнев, притворство, усталость, пока — Т-Р-А-Х!

Вечером после ужина, мы с Флоренс сидели у телевизора, пришла Ирэн, служанка, и сказала, что на телефоне кто-то из офиса.

Я встал и пошел к аппарату. Затем внезапно остановился, поняв, что это Гвен, и сел. Ирэн ждала ответа, я сказал ей, чтобы она передала, что я иду. Затем я пошел в бар и, чтобы потянуть время, налил себе бокал. Я уговаривал себя: не торопись. Подумай. Чего ждать от женщины, которая так тебя презирает и ненавидит? Я отпил из бокала.

Мелькнула еще одна мыслишка, довольно пакостная, но, должен признаться, долго в уме не задержалась. Неделю назад журнал прекратил мне платить за помощника. Если Гвен должны заплатить за эту неделю, то это должен сделать я. Не разумом, а сердцем я понимал, что если я не заплачу, то она соберется и уедет назад, в Нью-Йорк. Другими словами… другими словами…

Другими словами, а при чем тут, собственно, эти мысли? Я допил вино. Одной своей половиной я ненавидел ее, другой — был без ума от нее. Такого со мной еще не бывало. И так сильно я еще никого не презирал. И ни из-за кого не бывал так взбешен. Еще одна порция презрения, и я не выдержу. Я взял трубку.

Голос Гвен звучал ангельским переливом. О Боже!

Она попросила прощенья. Я подумал, что она пьяна, и ничего не ответил, наказывая ее.

— Эдди, Эдди… — позвала она. — Ты меня слышишь?

— Да, — сказал я.

— Кроме тебя, у меня никого нет.

Вот это новость!

— Неужели?

— Никто, кроме тебя, не может вынести мой характер, папочка, — протянула она жалобно. — Я поняла, о чем с тобой нельзя говорить и где предел.

Я опять промолчал.

— Я подумала, а что, если я поделю себя пополам и буду тебе просто помощницей, буду печатать все, что ты скажешь, выполнять, что прикажешь. Никаких споров, собственных мнений и критики. Будто я работаю у тебя. И это будет наше с тобой время. Как ты думаешь, если так сделать, то, может, получится, Эдди?

Я молчал.

— Эдди, ты еще не повесил трубку? У меня есть только ты, Эдди.

— Сомневаюсь.

— Забудь ерунду, что я наговорила. Ты сейчас дома и не можешь ничего сказать. И я вешаю трубку. Так я жду тебя. Скажем, завтра, Эдди?

— Хорошо, — сказал я и повесил трубку.

Такого тона у нее еще не бывало. Я и не знал, что в ней это сидит.

Когда я вошел в комнату, Флоренс взглянула на меня: «Офис мог бы и не беспокоить тебя по ночам!»

Глава третья

Говорят, что жизнь человека неделима. Но договор, предложенный Гвен, какое-то время работал.

Затем Флоренс начала замечать что-то неладное.

Однажды мы ждали супругов Солофф на бридж. Заканчивали ужинать, игла проигрывателя царапала последние миллиметры второй стороны пластинки, которую мы ставили во время трапезы. Флоренс начала покашливать, прочищая горло, хотела что-то сообщить. Я не торопил ее. Днем я был на пляже с Гвен, и сейчас хотел соснуть десяток минут до игры. Игрок из меня никудышный — я страшно невнимателен. Флоренс же чертовски хорошо играет. Поэтому я играю редко. И поэтому на моем фоне она блистает.

Но этим вечером перед Солоффами ей надо было что-то сказать мне; за бокалом «Драмби» она решилась и открыла рот.

— Дорогой, — сказала она, — ты говоришь сам с собой.

— Я всегда говорю сам с собой.

— Все мы не без греха. Но у тебя это превысило норму.

— Ах, Флоренс, ну зачем усложнять? — Я почувствовал облегчение. И это все, что она хотела сказать?

— Ты постоянно шевелишь губами.

Последние дни я яростно спорил сам с собой, но не подозревал, что мой внутренний спор заметен со стороны.

— Эллен тоже заметила, — добавила она. — В офисе все в порядке?

— Как обычно.

— С тобой что-то происходит. Определенно. Доктор Массей ни о чем тебе не говорил?