Сделка

А мне все это чертовски нравилось. Всегда любил получать подарки, а на этот раз они шли потоком: иногда от людей, на которых я в принципе никогда не обращал внимания, иногда даже от тех, кого я считал закоренелыми врагами. Записки, прилагаемые к подаркам, оказались очень интересными. Я их с чувством читал Флоренс. Она же посчитала меня циничным. А каков был выбор подарков! Мой брат Майкл прислал в Калифорнию (!) фруктов. Он оригинал, мой брат. Мать с отцом прислали письмо: мама написала его, а отец приложил свою дрожащую руку в самом конце. Его почерк, без сомнения, стал неразборчив. Для размышлений у меня была масса времени, и я, помнится, решил для себя, что один из наиболее точных способов предсказания будущего — изучение почерка человека. Можете сами попробовать — даже без подготовки. Неужели вы никогда не получали письма от друга, написанного им накануне инфаркта или паралича, и затем подумали: да как же я сразу-то не разглядел, что с ним что-то неладно? Помню, я взглянул на закорючку отца, и предчувствие кольнуло сердце. Вскоре оно сбылось полностью.

Приходил и Майк Уайнер, мой литературный агент. Отзывы на статью о Чете Колье были «беспрецедентны». Журнал придержал для меня еще кое-какую тему и баснословный гонорар. Так что лучше становиться на ноги побыстрее, сказал он.

Мистер Финнеган прикатил на «роллс-ройсе». Он вручил мне оплетенную бутылку с моим любимым ромом, присовокупив пожелание не волноваться, не торопиться и т. д. Затем медленно, весомо пошел с Флоренс наверх.

Все говорило за то, что гости подозревали повреждение мозга. Они глядели на меня с преувеличенной мягкостью. Когда жизнь подставит человеку подножку, его сотоварищи могут позволить себе и доброту. Ради Бога, ведь гонка закончена. Они выжили и потому выиграли. И теперь можно поиграть в добросердечие. Вся эта щедрость и забота явились для меня открытием, так как никто до этого особого внимания на меня не обращал. Сейчас же нектар человеческой доброты полился на меня рекой.

И я стал подозрителен. Инвалид предрасположен к паранойе. Я сидел у бассейна, смотрел на приходяще-уходящих, на любопытство, замаскированное заботливостью, на торжественные маски, изукрашенные христианским великодушием, на их доброту. Они спускались от дома, минуту-другую бывали безумно добры ко мне, затем разворачивались и, опустив голову, медленно шли назад с Флоренс, напоминая похоронную процессию. Не терпится списать меня, думал я. Когда слышал знакомый солидный щелчок дверей их дорогих машин и вальяжные голоса представителей среднего класса, я уже знал, что, отъехав от моих ворот, они будут обсуждать меня без протокольных выкрутасов и что разговор будет вестись о моей голове, о повреждении.

Сидя на краю бассейна в удобном кресле и глядя на чистую голубую воду, я часто вспоминал один день моей жизни.

Я поехал тогда на выходные в Нассау. Вообще-то, я не любитель плаваний где бы то ни было, но в тот день я долго лежал на поверхности океана и смотрел через подводные очки вниз, сквозь кристально прозрачную воду, на рыб. Нигде суть жизни не проявляется четче, чем под водой. Они плавают там, под стеклом очков, незатейливые создания, явно без романтики в душе, но и без христианских чувств. Рыба рыбу не любит и не притворяется, что любит. Я видел стайки рыбешек, их название — «баранья голова». У них маленькие, округлые, тупые на конце головы, из них торчат зубы, приспособленные для щипания водорослей. Они медленно, как стадо баранов, плыли ко дну головами вниз, пощипывая морскую траву. Они напомнили мне огромное стадо, которое я как-то видел в фильме об Африке. И как в Африке, где по периметру огромных скопищ антилоп, быков и зебр прятались львы, так и здесь по периметру стада этих рыбешек их караулили барракуды. Но как хищник под водой нападает, я так и не видел. Слышал, что они съедают в день в 20 раз больше своего веса. Но, увы, процесса самого не доводилось видеть. А в тот день выяснил, почему. Все происходит слишком быстро. От медленно плывущего стада «бараньих голов» отстала одна рыба, неуверенно вильнула плавником и вяло, едва заметно попробовала догнать сородичей. Но плывущие рядом имели острые глаза. Нет, они не поворачивали голов и не приглядывались. Рыбы так не делают. Но они поступили так, что я не могу позабыть это и по сию пору. Все стадо внезапно, как по команде, отплыло в сторону; деликатно брошенному собрату, имевшему намек на недомогание, моментально предоставили возможность умереть. Наверно, никто из рыбин не желал оставшемуся вреда, но все прекрасно понимали, что, черт возьми, за этим маневром последует. Не увидев этого, описать невозможно: я говорю о рывке барракуды. В неуловимую долю секунды эта больная рыба оказалась между челюстями барракуды, хрустнула как орех, вильнула предсмертно хвостом, дернулась и оказалась раскусанной на две части. Вторая барракуда поспешила полакомиться дармовщиной.

А стадо, стадо уже отплыло, головы по-прежнему вниз, щип-щип водоросли. Никто из них даже глазом не моргнул. Жизнь продолжалась, кормежка, как обычно.