Сделка

Так шли дни. Я — выживший из ума король — сидел у своего замка, возвышающегося позади бассейна, а вниз к моим ногам спускались соки, обеды и иногда выпивка. И еще поток гостей. Один за другим. Каждый переполнен нектаром доброжелательности по пути ко мне и горечью злобы, разочарования и жалости — по пути от меня. Ну как можно сердиться на человека, разбившего до основания свою черепную коробку?

Я брал реванш после кровоточащей жизни, прожитой в постоянных подсчетах, в постоянных обдумываниях, что, как и где сказать. У кого, скажите на милость, поднимется рука, чтобы бросить в меня камень за мою забаву? Странно, но жертвы моих язвительных выпадов тоже находили животное удовольствие в разговорах со мной. Они соревновались, как я узнал позже, хвастаясь, о ком из них я говорил в самых ужасных словах. Их всепрощению и края не было видно. «Травма, — шептали они, отъезжая от дома, а на щеках их горел румянец от моей последней грубости. — Обширная травма черепа».

Над всей этой банальной драмой мотыльком порхала Флоренс, то смеясь нервно, ожидая, какую еще шутку я выкину, то болтая на грани едва не прорывающейся истерики, пытаясь отвлечь меня или гостя от момента удара, разящего гарпуна, то прерывая меня как раз на самом остром месте, то пытаясь сменить тему разговора, чтобы свести все к шутке. Иногда прямо перед гостями и мной она говорила, что я очень, очень испорченный мальчишка. Причем подоплека была более чем ясна. А я действительно стал походить на юного идиота — короля, гордого данной мне властью и стремящегося побаловаться этой властью всласть.

Флоренс была вознаграждена за это испытание. Каждый отмечал ее безграничное терпение. Они ведь не видели, чего это ей стоило. Позже некоторые прислали ей цветы.

Но даже Флоренс сдавалась. Однажды я заметил, как она показывает на мою голову, думая, что я этого не вижу. Поэтому при очередном хамстве я нарочито постучал себя по лбу. Только после этого Флоренс пришло в голову, что я разыгрываю всех. Она обругала меня и пообещала никого не пускать, во избежание моих неуместных высказываний. В тот же день она привела доктора и прямо при мне спросила его, случилось ли что с моей головой? Он воспользовался намеком и заверил ее, что никакой черепной травмы не было и в помине.

Но отдавать за здорово живешь свои приобретенные привилегии я не собирался! Я бросил ему перчатку, спросив, а что это такое, если моя голова постоянно дергается в сторону? Почему левый висок до сих пор побаливает? Он уверен, что вот на этом месте в черепе нет трещины? Он принес с собой рентгеновские снимки. Я отшвырнул их в сторону — уверен, что вы до конца все не выяснили, заявил я.

Флоренс исполнила свою угрозу. Гости больше не появлялись, она их отвадила. Я перешел во вторую стадию выздоровления.

Она началась с того момента, как я вылакал последние капли рома от мистера Финнегана. Для человека, обреченного на яйца пашот в шпинате, рома было чересчур. Напиток ударил в голову, и я заснул. А проснувшись, обнаружил, что отныне я НИКТО.

Помнится, в детстве отец принес игрушку, очень мне понравившуюся. Это была фигурка свирепого воина со щитом и копьем, в огромных сапогах. Но у воина не было лица. У него было все, кроме лица. И когда мальчишки, повзрослев, спрашивали меня, кто это, я отвечал: «Это — НИКТО!» Они смеялись.

И вот я проснулся и превратился в это самое НИКТО. Минуту я был рассержен. Затем вспомнил, как по радио слышал рассказ журналиста: подходишь к незнакомцу и через пару минут, задав десяток вопросов, узнаешь, кто он, откуда и т. д. Я решил тоже попробовать провести блиц-опрос:

— Сэр, почему вас называют Никто?

— Потому что я Никто.

— А чем вы занимаетесь?

— Ничем.

— Вы — бизнесмен?

— Нет.

— А тогда кто?

— Никто.

— Что вы любите, сэр?

— Ничего.

— Даже себя?

— Себя в особенности.

— А что вы ненавидите?

— Ничего.

— Вы — грек?

— Я даже не знаю греческого.

— Вы — американец?

— Почти, но не во всем.

— Вы верите в Бога?

— Нет.

— Вы — атеист?

— Конечно, нет. Я — Никто.

— Почему вы все время улыбаетесь?

— Разве?

— Да. Вы все время улыбаетесь. По крайней мере, очень похоже, что улыбаетесь. Что это? Где ваше лицо?

— Нигде.

Это было правдой. Никто светился «ничейной» улыбкой на лице. Интервьюер ушел дальше в толпу, надеясь найти более понятного субъекта.

А я стал пользоваться оружием детей — я стал молчать. Я не отвечал на вопросы и не выражал желаний. Я ничего не хотел. Мне было ни холодно, ни жарко, ни голодно, ни сыто, ни за, ни против, Я больше никому не хамил. Я молча сидел на том же месте с блуждающей улыбкой на устах, и улыбка была ни враждебной, ни дружелюбной.