Сделка

Я плыл по дну бассейна медленно и легко. Ко мне пришло «второе дыхание».

Я вспомнил тот день, когда решил поехать к Чету Колье с Гвен. Перед самым отъездом Флоренс сказала, что, пока меня не будет, она ляжет на операцию по снятию морщин.

— Зачем тебе это? — спросил я.

— Для тебя я и так хороша?

— Вполне.

— Угу. Как жена. Эванс, все это в конце концов будет напоминать медленную смерть. Я не заслуживаю того, чтобы меня игнорировали как женщину. Ночь за ночью. Поэтому я решила сделать хоть что-нибудь. Даже если ты и не заметишь, морщины я все равно уберу.

Вернувшись, я заметил. Косметическая операция имела место. Они стянули кожу за ушами, две маленьких складки. Я сказал ей, что перемена разительная. Так оно и было. Но на моем к ней отношении это не отразилось. И новый облик долго новизной не блещет. Шмерц вскоре поражает что-то другое. У нее это стало «мешками».

Я вынырнул. Флоренс спускалась от дома, на лице — маска львицы. Она решительно уселась в одно из складных кресел и обратилась ко мне:

— Эванс, я хочу поговорить с тобой!

Когда она произносила ЭТУ фразу ЭТИМ тоном, я чувствовал себя слугой, которого вот-вот выгонят. Она сидела в кресле, курила, дымок выползал из уголка рта, а я не мог не думать. Боже, лишь бы она не сломала мои планы.

Затем я взглянул в ее глаза и понял, насколько я несправедлив к ней. Потому что женщина была напугана. Она собиралась поговорить с мужем, который снова хотел убить себя. На этот раз в самолете. Она — достойна уважения, но и у нее есть нервы.

— Прости меня, Флоренс, — сказал я.

— О, дорогой, не в этом дело, мне бы…

Она не смогла договорить.

— Что, дорогая?

— Мне бы хотелось, чтобы ты подумал обо мне хоть раз как о друге. Я ведь не враг тебе. Все, что я хочу, — это помочь тебе.

— Я знаю.

— Поднимись и сядь рядом.

Я вылез и присел рядом.

— Эванс, дорогой! Как-то ты говорил мне, что тебе ничего не надо. Ни меня, ни этого дома, ни этой жизни. Я не забыла тот разговор. Но, пожалуйста, подумай обо мне как о друге и скажи, чего тебе надо?

— Я не знаю.

— Ее?

— Кого?

— Кого!

Я смолк. Молчание — сфера, где я силен.

— Эванс, я — твой друг. Если тебе нужна она, если тебе это принесет счастье, — что ж, иди. Не бойся правды.

— Дело не в ней…

— Эванс, я твой друг.

Мне захотелось в бассейн. Флоренс поняла это. (Сужу по ее следующей фразе.)

— В бассейн больше не лезь. Какой же ты испорченный мальчишка!

И я сел на сухую землю, выпадая из своего времени, молча, сорока четырех лет от роду, выжатый как лимон, не знающий, чего же я хочу. Неужели это состояние называется крахом? Ведь во мне рухнул основной столп жизни. Я не мог ни делать что-либо, ни не делать, ни идти и ни не идти. Я едва мог шевелить губами. Я скорее снова ушел бы на дно бассейна, и все. Но совсем уж разбитым я себя не ощущал — если это и был крах. Я существовал без воли, без желания или сопротивления, даже без веса. Я плавал.

— Флоренс! — позвал я.

— Да, Эванс.

— Ничего, — сказал я.

Говорят, что у жирафа, когда вокруг его шеи смыкаются челюсти льва, нет выбора и смерти ему не избежать.

— Почему ты не хочешь поговорить с доктором Лейбманом еще раз?

— Говорил. Никакого толка.

— Он очень чуткий, отзывчивый и честный человек. Он — сама доброта.

— Хотелось бы иного. Яростного, уничтожающего, немилосердного и готового убить.

Я поглядел на нее и улыбнулся.

«Ну зачем, зачем я мучаю ее? Мне надо просто исчезнуть. Да, да, уехать в Сиэтл. Разве жизнь этой достойной женщины нуждается во всех хитросплетениях твоей жизни? Освободи ее! Иначе она медленно умрет!»

— Я бы поспал сейчас, — сказал я.

— Буду следить, чтобы тебе не мешали. Может, принести раскладушку? Может, выпить? Сок? Или чего еще? Скажи, Эванс.

— Нет, спасибо. Я ложусь и сплю. Устал. Говорить больше не могу.

Я поцеловал ее в щеку.

— Извини, что я такой. Это не твоя вина. И не думай, что ты во все замешана. Ты — превосходная женщина.

Она всхлипнула, рывком притянула меня к себе и поцеловала, метя в губы. Но я не мог, просто не мог ответить тем же. Я обнял ее и сказал:

— Спасибо, спасибо. Такой девчонки, как ты, нигде в мире нет. А со мной… тут только я, и никто другой.

— Видишь ли, Эванс, я не могу бросить тебя и уйти. Я сделана из другого теста. А теперь спи.

Она развернулась и пошла вверх. Ей стало лучше.

А я ощутил выпирающий животик. Отец и все дядья, насколько я помнил, гордились своими животами. Толстое брюхо в среде торговцев восточными коврами значило только одно: процветание. И в зависимости от величины протуберанца — насколько. Живот был индексом их банковского счета. А что же я? Лишний вес смущал меня. И я принялся отжиматься. Затем, не отрывая себя от земли, плюхнулся на живот и тут же заснул.