Сделка

Не вышло. За те два года я продал только одну вещь — «Красную стрелу», из военного опыта на Филиппинах. Дэйла Беннета, к тому времени новоиспеченного лауреата премии Киноакадемии, подключили мне в помощь, что, как все говорили, большая удача, потому что мне в руки давался шанс научиться искусству у первого человека в этой области. Но у меня было нехорошее предчувствие, — я не бросил рекламный бизнес, а сценарий кропал по ночам. Благо, и сам Дэйл был «совой».

Он был где-то на пяток лет постарше и в процессе работы проявил отеческую заботу о подмастерье. Я, в свою очередь, оставался почтительным учеником, всегда услужливым и полным внимания. Еще с тех пор как я был ребенком — это был единственный способ ублажать того, от кого тебе что-то было надо. Дэйл и я были во всем согласны. Я следил за этим, проглатывая все возражения. Таков был наш договор по работе.

Пять месяцев, и мощные усилия Дэйла увенчались тем, что откровенная слабость «Красной стрелы» выступила во всей полноте. Дэйл почувствовал, что он должен посоветовать спрятать сценарий на полку. В прощальной речи он отметил, что мне еще многому предстоит учиться, особенно в построении сюжета. Больше он не поощрял меня писать. Приводя в порядок свой стол в сценарном отделе, я сказал, что моя рукопись никогда не имела бы шансов на успех. Это сейчас я вижу, что соврал, а тогда…

Моя неудача пробудила в Дэйле теплые чувства ко мне. Мы начинали жить и на беговой дорожке жизни проявили одинаковое рвение. Но вообще-то я с ним ни в чем не обнаруживал одинаковых вкусов: ни в политике, ни в предрассудках, ни в том, какой прекрасный или паршивый день сегодня. Даже Гвен, по его мнению, оказалась малопривлекательной.

Шли годы, мода на сценарии изменилась, а Дэйл продолжал штамповать старые варианты. И в последние годы, при получении достойных контрактов, у него уже появились проблемы. Но трудности мало влияли на его повседневную жизнь, а если влияли, то достаточно странно.

Вечеринка в тот день не имела ничего общего с празднованием моего выздоровления. В действительности он хотел отпраздновать с друзьями махинацию на бирже акций, предпринятую им совместно с некоей компанией, собирающейся выпускать противозачаточные таблетки. Он вошел в пай, купив десять тысяч акций за две тысячи долларов. Неделю назад, когда он решил дать вечеринку «Эдди, ты снова с нами!», их курс давал ему уже 760 тысяч и шел вверх, что (пока на бумаге) позволяло считать его чистую прибыль в три четверти миллиона долларов. Самое странное во всем этом, что в то самое время, когда все вокруг начали понемногу думать о Дэйле как о компиляторе — литературном поденщике, новости о биржевой удаче достигли ушей народа, и Дэйл — снова на коне, как и пятнадцать лет назад, один из самых высокооплачиваемых сценаристов в киноиндустрии.

Я задумался и проехал поворот к Беннетам. Флоренс обратила мое внимание на это с минимумом сарказма.

— Какой у него сегодня фильм? — спросил я.

— Не надо придумывать тему для разговора, — ответила она. — Мы уже на месте.

— Я и не пытаюсь, — солгал я. — Просто интересно.

— Сомневаюсь. Но даже если бы и знала, то не сказала бы. Ольга передала, что для тебя будет сюрприз.

Конец разговора.

Почти все вечера в голливудских кругах заканчиваются коллективным просмотром фильма. Обычно самым свежим, не успевшим пройти по кинотеатрам. Фильм вытягивал конец вечеринки, когда разговоры выдыхались. Войдя в дом, я узнал название сюрприза — «Крик с колокольни» — causa celebris до его выпуска в прокат. Режиссером фильма оказалась некая гора мяса в облике человека, восседающая на софе и читающая проповеди сидящим вокруг слушателям.

Подбежал Дэйл и горячо приветствовал меня.

— Как же долго мы ждали этого дня. Ты и я, — воскликнул он и потащил меня к режиссеру. Лет десять мы с Дэйлом толковали о нем, но знаком я с ним не был. Вблизи он производил впечатление корпуса океанского лайнера, выброшенного на берег.

В первый раз мы с Дэйлом повстречали Хоффа через год после окончания истории с моим горе-сценарием: Дэйл затащил меня на литературную вечеринку, и там я в первый раз увидел его, пьяного и вещающего на всю округу, что американцы — дикари от культуры, что звучало вдвойне сильнее из-за немецкого акцента. В тот вечер его окружали левые интеллектуалы — подпевалы любому его высказыванию. Я пришел домой с невысохшей на губах солью Тихого океана, где я видел, как много парней погибло в войне, которую развязал его соотечественник, и поэтому возненавидел Хоффа с первой секунды. Дэйл, побывавший в 1941 году в Лондоне, готов был убить Хоффа на месте. Он поклялся, что рано или поздно отомстит.

Общий враг сплачивает дружбу цементом. Больше чем все остальное, наши отношения поддерживал нездоровый интерес к Хоффу. Когда я постепенно отошел от Дэйла и начинал забывать про немца, Дэйл звонил и сообщал свежие сплетни про него. Дэйл не забывал недругов.