Сделка

Пальмы, росшие на пляже, приветствовали нас, как бы склоняясь перед нами в знак уважения, хотя на самом деле их клонили в сторону моря тропические ветры. Их кора облупилась от обстрелов. Ровные ряды пальм, которые, как вы можете предположить, были творением рук Господа Бога в один из его наиболее удачливых дней, на самом деле были посажены братьями Левер, на чью землю мы спустились с нашего судна. (Когда война прекратится, то земля вновь будет им принадлежать.) Это был первый раз, когда мы оказались на поле Хендерсона, которое компания по производству мыла содержала в чистоте, рассчитывая впоследствии использовать это поле для выращивания урожая.

Покрытый размолотыми кораллами аэродром не оставляли без внимания: на нем было два больших здания аэропорта, механические мастерские и электростанция. Эти здания остались от япошек. Конечно, их было больше до того, как узкоглазые начали бомбить. Ремонтные мастерские, ангары и поддерживающие стены были построены руками американцев. И разрушены.

Нам сказали, что аэродром бомбят каждую ночь. Две посадочные полосы были в невоображаемо ужасном состоянии, но их все время ремонтировали. Большая часть кораллового покрытия была усыпана пылью и затоптана. В жаркие дни над взлетно-посадочными полосами столбом стояла пыль, а в дождливые на них было по колено жидкой грязи. Но в этот сырой и солнечный день этих проблем не было. На поле жужжали боевые самолеты, такие, как «Ф-4 Уайлдкет», и еще не скоро японские «Зеро», «Бетти» и «Зики» осмелились появиться здесь при дневном свете.

Ночью – другое дело. «Мейтаг Чарли», как прозвали одного японского гостя на летающей стиральной машине, выбросил на остров двести пятьдесят фунтов дерьма, силясь разбудить всех морских пехотинцев и дать им работенку на утро.

Некоторые из бывалых пугал Первой дивизии лежали в воронках, оставшихся от ночного налета. А мы толкались на пляже около транспорта, груженого техникой, оборудованием, продовольствием. Живые трупы нерешительно посмеивались над нами.

– Пока мы в порядке, – проговорил один южанин, растягивающий слова, опираясь на лопату. – А вот и «ревущие» морские пехотинцы. – Командиром нашей дивизии был генерал Холланд Смит по кличке «ревущий псих».

– Гребаный А, – сказал малыш, едва волоча ноги. – Самое время для япошек.

– Я слыхал, они подают сегодня чай, – сказал кто-то.

Я взглянул на Барни: тот улыбнулся и пожал плечами. Но я уверен, что он был так же расстроен, как и я. И вовсе не из-за этих неуклюжих насмешек, а из-за того, что бросавшие их дурачки сами были в состоянии шока. Интересно, мы тоже станем похожи на них через несколько месяцев на острове?

В столовой нам раздали таблетки атабрина, которые, как предполагалось, предохраняют от малярии. Санитар сам засунул таблетки нам в рот и проследил за тем, чтобы мы их проглотили. Позже мы узнали, что многие из ребят отказывались принимать пилюли, считая, что им дают простую селитру. Чем бы они ни были, на вкус таблетки были горькими, как, впрочем, и ленч, состоящий из миски захваченного у япошек риса, который нам выдали в дополнение к нашему пайку. Несколько месяцев на колбасном фарше и рисе – и мы, без сомнения, станем похожи на этих высохших, серых морских пехотинцев Первой дивизии. Но, думаю, пустота в их глазах появилась не от пищи, которую они ели.

Некоторые из пехотинцев Первой дивизии, которым мы прибывали на смену, раскинули бивак рядом с Хендерсоном, натянув тенты между кокосовых пальм, и устроились в растительности джунглей между плетущимися ветвями лиан, ползучими растениями и небольшими деревцами, многие из которых, чуть выше сорняков, были кривыми и тянулись к небу – явно не к добру. Они извивались, мешали остальным растениям, которые, защищаясь, отпускали листья с краями, острыми как бритва. Кое-где перед тентами к бамбуковым палкам были привязаны сетки, чтобы в них или под них можно было класть вещи, а сверху вешать каски. Это и было жилище Первой дивизии, хотя я сомневался, что, уехав отсюда, они бы чувствовали тоску по дому.

– Вы когда-нибудь видели бой? – спросил один парень у Барни и меня. Он сидел перед своим тентом на самодельном бамбуковом стуле. У него были светло-голубые глаза, которые казались просто неуместными на его потемневшем от загара, покрытом грязью лице. Глаза были живыми, хотя, возможно, причиной их блеска была лихорадка. А вообще самое живое, что у него было, – это тлеющий огонек его сигареты «Честерфильд».

Мы покачали головами на его вопрос об участии в боях. Барни добавил:

– Нат был копом.

Та же самая кривая, усталая усмешка, что и у всех Первых, мелькнула на его лице.

– Вам не придется выписывать обратных билетов, отцы.

Защищаясь, Барни указал на меня большим пальцем.

– Он был детективом. И много раз принимал участие в перестрелках.

Я, смущаясь, пихнул его.

– Пожалуйста...

Барни возмущенно посмотрел на меня.

– Но это же правда!

– Конечно, любой опыт – лучше, чем ничего, – успокоил нас пехотинец.