Сдвинутые берега

Мы с Дмитрием знакомы всего лишь несколько месяцев, а мне кажется, что живём вместе всю жизнь. И устал я от него, как от горячего пыльного ветра, а уйти не могу, потому что он как бы сделался частицей меня самого.

Помню, вошёл Дмитрий в комнату общежития с двумя большими старыми чемоданами, поставил их прямо у порога, стал осматривать серые стены, потрескавшийся потолок. Смахнул со стола крошки хлеба, устало, как бы нехотя опустился на табурет и до неприятности пристально начал рассматривать меня. Причём молча, будто бы я сундук с хитрым замком, который ему надо было во что бы то ни стало открыть.

Лицо у него скуластое, литое и до черноты смуглое. Глаза студенистые, невыразительные. Под тёмными небольшими зрачками - по яркой точечке, по острию иголки. Этими-то точечками он и смотрел на меня, колол.

Наконец, видя, что я уже сгибаюсь под его взглядом, не знаю, куда от него деваться, он встал, протянул мне костлявую длиннопалую руку и, глядя на узел моего галстука, сказал:

- Дмитрий Афанасьевич Скирдин... Афанасич, - Он улыбнулся, его глаза ожили, потеплели. - Батя с малолетства так звал. Пришёл я с матерью в школу записываться, учительница спросила: «Как зовут?» - «Афанасич, - выпалил я. Спохватился, что сбрехнул, и тут же поправился: - Дмитрий Афанасьевич Скирдин». Учительница ещё больше рассмеялась... Афанасичем школу кончил, на фронте был Афанасичем. Да и люблю, когда меня так называют. - И глаза его опять потухли. - С «Куйбышевгидростроя» прибыл. Буду работать начальником арматурного участка. А вы?

- Геннадий Александрович Гуляев. Старший диспетчер арматурного управления. Работать будем вместе.

- Ага... Одну лямку тянуть будем.

Он, будто сдирая с себя кожу, кряхтя и охая, стянул потёртое бобриковое пальто, повесил его на гвоздь у двери и стал прохаживаться по комнате. От его яловых сапог отваливалась рыжая грязь и ошмётками ложилась на ковровую дорожку. В коридоре тоже кто-то ходил и ходил взад-вперёд. Кто-то, надрываясь, кашлял за стеной. За окном проносились «ЯАЗы» и гудели, как тяжело гружённые бомбардировщики. Каждая машина на миг освещала телеграфный столб, тощую голую акацию у дороги.

Дмитрий остановился и, к чему-то прислушиваясь, спросил:

- Женат?

- Нет.

- Стало быть, вместе жениховать будем!

И горестно улыбнулся. Я видел, как дрогнули его губы, вздулись желваки.

В комнате было прохладно, а Дмитрий вдруг сказал:

- Душно-то у тебя как. Закупорился тут.

Защёлкали шпингалеты, затрещала бумага, ударилась о каменный косяк рама, и жалобно прогудело стекло. Из темноты в комнату ворвался холодный ветер. Дмитрий стоял опершись о подоконник. На его голове бились под ветром длинные волосы. Билась под потолком шёлковая занавеска. Напротив окна остановился «ЯАЗ» и стал разворачиваться. Оглушительно ревя, въехал передними колёсами на кучу земли и в упор глянул на нас огненными глазищами.

- Куда ты?! У-у, сатана тебя мучает! - выругался Дмитрий. Ветер подхватил клубок чёрного едкого дыма и швырнул его в Дмитрия.

Как ветер, как этот тупорылый с огненными глазищами «ЯАЗ» ворвались в тихую комнату, так вошёл в мою жизнь Скирдин. Я ещё ничего не знал о нем, но почему-то сразу почувствовал тоску и тревогу этого человека.

Он сидел на подоконнике и что-то говорил в темноту. Я прислушался.

- Ах, хорошо, уж как хорошо-то... Акация поди расцветёт скоро.

На работе в первые дни Дмитрий вёл себя очень странно. Спускался с бетоновозной эстакады в блоки к арматурщикам и громко объявлял:

- Я ваш новый начальник участка - Дмитрий Афанасьевич Скирдин.

Всем по очереди совал расслабленную руку и смотрел в упор ничего не выражающими глазами. Садился на арматуру или на груду грязных, отработавших своё опалубочных досок, закуривал и молча просиживал по полчаса. И невозможно было понять: наблюдает он за работой бригады, думает о чем-нибудь или просто дремлет. Потом, поднявшись на эстакаду, наваливался грудью на перила и долго смотрел вниз... Обрывистые откосы котлована тоненькими струйками источали слезы порушенной земли. Утопая по ступицу в грязи, со стоном взбирались на гору самосвалы. На рисберме - бетонном поле у подножия ГЭС - стояли инструменталки, кладовки, обогревалки. Их здесь называли бендежками. В водянисто-серых снежных шапках эти временные строеньица стояли, сгрудившись, кучками, будто сбежались соседи на минутку побалагурить, покурить, да так и пристыли, прижавшись друг к другу козырьками крыш. Из их железных труб тянулся синими струйками дым. Поднявшись повыше, он курчавился, а потом таял, с грустью растворялся в прозрачном воздухе. Остатки чёрных зимних туч так низко проносились над землёй, .что казалось, вот-вот зацепятся за стрелы портальных кранов.

В бригадах на нового начальника смотрели подозрительно, с опаской.

Степан Ильичёв, человек злой на язык и жадный до работы, говорил товарищам:

- Ну и начальника господь послал.

- А что?

- Или не видишь? Он не на тебя, а сквозь тебя смотрит. Буравит...