Сдвинутые берега

Ильичева я тоже не узнал. Весел, подстрижен, чисто выбрит, свеж и румян. Яловые рабочие сапоги блестели как зеркало, а из-под брезентовой куртки выглядывал кипенно-белый, тщательно отутюженный воротничок сорочки. Таким аккуратненьким и чистеньким я его не встречал даже в городе.

Увидел он меня, картинно распростёр объятия и пошёл навстречу с довольным похохатыванием. Потом долго обнимал меня чугунными ручищами, приподнимал, как маленького, и все повторял:

- Вот спасибо, что навестили, вот радость-то!

- Как вы поживаете здесь? - удалось мне наконец спросить у него.

- Отлично! - громко, чтобы слышали все, ответил он.

- Видно. Ты расфрантился, как на парад.

- А мы и есть на параде, - громче прежнего сказал он, - на нас вся стройка сейчас смотрит.

- Отойдём в сторонку, поговорим немного.

Ильичёв вдруг стал подавать мне какие-то знаки, а потом прошептал:

- Поспрашивайте у меня ещё чего-нибудь. Потом я вам объясню.

- Ну... а... как ребята настроены, как работают?

- Настроение у всех боевое, - опять громко заговорил Ильичёв, - работают, как львы.

- Трудновато?

- Очень трудно. Вот как трудно, - и он ребром ладони полоснул себя по горлу, - да мы не такие, чтобы киснуть.

- А заработки?

- Довольны. Все довольны. За прошлые две недели денщина обошлась по восемьдесят рублей. А теперь, - прошептал Ильичёв, - можно и отойти.

Мы сели на корме, свесили ноги.

- Трудненько нам тут достаётся, Геннадий Александрович. Вот я, чтоб малость подбодрить ребят, и устроил все это. Кой тут леший ботинки чистить - побриться некогда, да и лень в такой холодине. А я нарочно форс держу. Если командир крепко держится в бою, так и солдат за ним тянется. - Ильичёв нагнулся к самому моему уху: - Я, если что, так и щеки подкрашу, чтобы бледность была незаметна. Тактика. Боевой дух.

И он расхохотался весело, звонко.

- А как здесь Олег Степанович себя чувствует?

Ильичёв присвистнул.

- Я вам такое расскажу... Он даже меня, потомственного строителя, так пристыдил...

Начальник участка укрепления берега Мийбрат встретил меня у конторы.

- Здоров.

- Здоров, - ответил я.

- Зачем к нам?

- Посмотреть.

- Смотри. До свидания. Дела режут...

- Как тут у вас работает наш прораб?

- Степанов?

- Я тебе должен кое-что рассказать о нем...

Мийбрат взял меня под руку.

- Он...

После разговора с Мийбратом я направился к столовой. Меня окликнул Олег:

- Я вас ищу уже полчаса. В столовой сейчас очень много народу, пойдёмте побродим по лесу. Там уже есть фиалки.

- Ты любишь собирать цветочки? Это для меня новость.

- Я всегда любил бродить по лесу. Пойдёмте. Я так соскучился по вас. Так хочется поговорить... разгрузиться.

Уезжал я домой под вечер. По дороге к катеру Олег говорил мне:

- Завтра будем разгружать камень бульдозером. Теперь мы Волге глотку забьём. Мальчик этот, механик, обозвал меня карьеристом. А потом даже пригрозил мне. Парень он, видать, ядовитый, службист, но мне от его угрозы только веселей стало.

Когда катер стал отходить, Олег вдруг грустно сказал:

- Передавайте привет всей нашей большой семье. Скажите им... Впрочем, я сам приеду и сам скажу.

- Приезжай в выходной.

- Нет. Мы на казарменном положении. С Волгой шутить нельзя.

Начало смеркаться. Я сидел на палубе, слушал шум волн и думал об Олеге.

Вспомнился рассказ самого Олега, Ильичева о нем, Мийбрата. Я представил себе то, что происходило здесь две недели назад...

...Такого туману Олегу ещё не доводилось никогда видеть. Холодный, мутно-рыжеватого цвета, он наваливался из степи на Волгу вал за валом. Это был не просто туман, а бесшумный небесный шторм. Едва только становилось возможным увидеть воду за бортом катера, узнать в лицо человека, сидевшего на палубе, как новая безмолвная лавина опять поглощала все.

Рабочие в брезентовых костюмах, в плащах сидели на палубе насквозь промокшие, будто попали под проливной дождь.

Все молчали, всматриваясь в непроглядную мглу, слушали тревожное завывание сирены, шорох льдов за бортом.

Олег, сняв очки и тяжёлый промокший берёт, неподвижно сидел в распахнутом плаще. На его курчавых волосах лежали капли воды. Время от времени эти капли собирались в крошечные ручейки и сбегали за воротник. В резиновых сапогах мёрзли ноги, мёрзли колени под мокрыми, прилипшими к телу брюками. Язык распух, стал жёстким, как рашпиль, будто Олег курил не табак, а сухие листья. И всё-таки курил сигарету за сигаретой...

Когда на заводе Сергей Борисович говорил с ним о трудном, ответственном задании, он не вникал в смысл слов, а просто смотрел на начальника и думал: почему раньше не замечал на его щеке родинку, во взгляде мягкую отеческую доброту? Почему многие считают начальника чёрствым человеком и не знают, что он любит грустные, протяжные песни, любит помечтать, как мечтают девушки и безусые юнцы.