Се ля ви… Такова жизнь

За год Садовский изучил своего подчиненного уж куда лучше. И в караул ходил с ним много раз. Казалось, Жогин постепенно сдает свои позиции. И вдруг – неожиданный срыв. «Где я допустил ошибку? Превысил требовательность? Вроде выполнял намеченную с лейтенантом “наступательную тактику” осторожно, без нажима». И тут Садовского осенило: «Так эта выходка Жогина не что иное, как реакция на мою активность. Я пошел вперед, а он усилил сопротивление. Это же ясно. Мы в школе изучали: каждое действие вызывает противодействие. Правда, это закон механики, но, видно, и в отношениях людей такое тоже бывает. Ну ладно, пусть у Жогина ответная реакция, а до каких пределов она может дойти? Очевидно, будет зависеть от силы моего напора и от моего умения проводить нажим, не задевая его обостренное самолюбие. То есть прежняя справедливая требовательность, все наравне с другими, чтобы он видел – ничего лишнего ему не предъявляю. А попытка испугать меня – это самозащита. Лёха – уже не тот уличный хулиган, каким он был на гражданке. Прошел год службы, так много давший каждому из нас! И тебе, Лёха, больше, чем кому другому».

Ночью на пост к Жогину младший сержант шел смело. Он знал, Лёха следит за каждым его шагом, будет пугать его, играть на нервах, пытаясь хоть этим насолить командиру отделения и приятно пощекотать свое самолюбие.

– Стой, кто идет?! – грозно крикнул Жогин, хотя он прекрасно видел Садовского.

– Разводящий со сменой! – громко и спокойно ответил Садовский на окрик часового.

– Разводящий, ко мне, остальные на месте! – приказал Жогин.

Все остановились, а Юрий пошел в темноту, откуда доносился голос Жогина. Он уже видел впереди черный силуэт Жогина и твердым шагом направился к нему.

– Стой, – глухо сказал Лёха.

Садовский остановился.

– Освети лицо фонарем.

«Все по уставу, и я должен выполнить…» Юрий достал фонарик. Включил его. Направил свет на свое лицо. А сам думал: «На нервах играет! Ну, поиграй, поиграй, Жогин, все равно ты у меня не вывернешься!»

– Подходи, – разрешил часовой.

Младший сержант погасил фонарик. Подождал, пока глаза привыкли к мраку. Увидев силуэт Жогина, направился к нему.

– Не признал тебя, – буркнул Лёха, оправдывая свой поступок.

– Действовали правильно, товарищ Жогин, точно по уставу, – похвалил Садовский. – Обязательно доложу командиру роты, что вы устав знаете.

– Давай докладывай, ты на это мастер.

Садовского задели эти слова.

– Слушай, Алексей, ну сколько ты будешь упираться? Год уже служишь. Пора бы понять…

Жогин перебил его:

– Устав плохо знаете, товарищ младший сержант, часового упрекать на посту и наказывать его не разрешается. Только после смены караула, когда в казарму придем.

Садовский невольно улыбнулся.

– А ты не лишен юмора, Алеша, да и устав, смотри, как тонко знаешь. Что ж перед командиром роты спасовал?

– Ладно, веди, сам ты юморист хороший. У меня от твоего юмора все жилки уже болят.

– А ты расслабься. Отдохни. Легче будет.

– Ничего, ничего, Юрик, вернемся домой, каждый день наизнанку буду выворачивать.

Разговор принимал нежелательный оборот. Садовский прервал его:

– Ну ладно, поживем, увидим. Рядовой Чернышев, на пост шагом марш!

Жогин и Чернышев обошли склад, проверили печати на дверях, целы ли окна, и доложили о приеме и сдаче.

– Рядовой Жогин, за мной шагом марш, – приказал Садовский и, когда отошли от нового часового, тихо добавил: – Не забудь, что ты находишься в карауле.

– Не забуду…

7

Время шло. На исходе был второй год службы. Чем ближе к дню увольнения, тем веселее становился Лёха Жогин. «Скоро конец службе. Через месяц встречу Юрку на улице, наговорю ему все что душа пожелает, а захочу – и в глаз дам. Вот жизнь! Эх, скорей бы!» У Жогина сердце дрожало от нетерпения, когда он думал о предстоящей свободной жизни. «Никаких тебе командиров, подъемов, зарядок, тревог. Спать ложись, когда захочешь, вставай – хоть в полдень. Никто ни слова не скажет… Правда, работать придется. Мать старая, надо ей подсобить». Впервые здесь, в армии, появилось у Лёхи непонятное теплое чувство, когда вспоминал о матери. Прежде такого не было.

Лёха смотрел на себя в зеркало. Загорелый. Брови над зелеными глазами выгоревшие. Плечи раздались, округлились, грудь вперед.

«А я насчет здоровья подлатался тут неплохо, – довольно отмечал он. – Рожа красная, да и шея, как столб, стала. Ахнут ребята, не узнают Лёху! Мать больше всех рада будет… Обижал я ее перед армией… Нехорошо. Надо будет кончать с этим. Мать есть мать… Да, отъелся ты, Лёха, на полковых харчах! Придется все новое заводить: костюм, рубашку, штаны. Старое теперь не полезет… Ну и здоров стал, поросят глушить об твой лоб можно!»

Лёха, очень довольный, отошел от зеркала.

У Юрия Садовского предстоящее увольнение вызывало смешанные чувства радости, неудовлетворенности и даже вины перед кем-то.