Сеанс

— Тогда я ей сообщу, — сказала я, — хотя не сомневаюсь, что она не даст нам своего благословения. Но пожалуйста, позволь Эдуарду остаться, хотя бы еще на несколько недель.

Вот так, несмотря на беспокойство Ады, Эдуарду было позволено на какое-то время остаться с нами. Он настоял на том, чтобы, насколько это для него возможно, участвовать в расходах, что делала и я, еженедельно внося в их домашний бюджет фунт, выделенный мне мамой на время визита. Хотя Эдуард был все еще беден, он уже стал завоевывать себе имя как живописец. Одна из частных галерей продала несколько его картин «не с того конца Бонд-стрит», как он весело заметил, но все-таки — Бонд-стрит! Помимо его этюда Орфордской башни, я видела всего несколько его картин, пересланных из гостиницы под Олдебургом, все они были этюдами развалин или диких природных ландшафтов, и все отличались теми же чертами — кажущимся правдоподобием и ощутимым присутствием сказки. Ада предложила ему несколько комнат на выбор — пасторский дом был явно построен с расчетом на очень большую семью — и он выбрал гостиную на втором этаже, которой никто не пользовался, с высокими окнами и хорошим северным светом: она могла служить ему и спальней, и мастерской одновременно. И через несколько дней после нашей помолвки он снова всерьез взялся за работу. Хотя он весьма легкомысленно говорил о создании шедевров, я понимала, как глубоко он заинтересован в признании: он был уверен в своем таланте и нуждался лишь в одобрении общества, чтобы удостовериться в своей правоте. Я много думала о том, как бы мне приблизить этот день, заработав сколько-то собственных денег, но безуспешно. Поступить на место гувернантки или компаньонки — если бы даже такое место мне предложили — означало бы расстаться с Эдуардом и с моими друзьями; однако я понимала, что не могу бесконечно жить на счет Джорджа, каким бы ужасным ни представлялось мне возвращение в Хайгейт. А это, в свою очередь, заставляло подумать об устрашающей необходимости написать письмо маме, так как промедление было бы несправедливостью по отношению к Аде и Джорджу: ведь теперь уже вся деревня знала о помолвке. И все же я медлила, потому что, стоило мне сесть за письмо, мысль о ярости моей матери грозовой тучей затмевала все вокруг. Я рассказала Эдуарду о моих трудных отношениях с мамой, даже об ее угрозах отправить меня в сумасшедший дом, но объяснила это моими хождениями во сне, а не посещениями. Это было единственным, о чем я не могла заставить себя говорить, не совсем понимаю, почему. «Неужели я сомневаюсь в его любви?» — спрашивала я себя. — «Нет, конечно же, нет!» — «Тогда почему же не рассказать ему?» Моя совесть как будто говорила мне, что я должна это сделать, но ведь тогда он просто будет беспокоиться обо мне, а в этом на самом деле нет никакой нужды, раз я теперь опять здорова.

Единственной причиной моего собственного беспокойства сейчас было постоянное ощущение, что я уже где-то встречала Эдуарда раньше и что очень важно — я сама не понимала, почему, — чтобы я вспомнила, где именно. Я иногда вдруг обнаруживала, что пристально вглядываюсь в любимого, думая: где же я тебя видела раньше? И чувствовала, что ответ витает где-то близко, будто забытое; слово на кончике языка, но была неспособна его уловить. И кроме того, я не могла понять, почему эта неотступная мысль каким-то образом связана с опасливым чувством, что все — если не думать о предстоящем столкновении с матерью — складывается уж слишком хорошо, счастье мое слишком совершенно: смутный суеверный страх этот овладевал мною, только когда я была совсем одна. Я старалась уговорить себя, что эти волнения лишь тень моего былого недомогания, а я ведь теперь от него уже полностью излечилась.

Через несколько недель Эдуард решил навестить своего отца в Камбрии. Я бы с радостью поехала вместе с ним, но путешествовать вдвоем, без сопровождающих и без позволения матери было немыслимо. Эдуард же хотел лично сообщить отцу о помолвке, так что на следующий день после его отъезда я взялась за дело и принялась писать маме письмо. Я испробовала полдюжины вариантов, начинавшихся с «Я знаю, Вы не одобрите…», или «Боюсь, Вы будете недовольны…» — и ото всех отказалась, остановившись на «Вы, наверное, будете удивлены, но, надеюсь, не недовольны, узнав, что я помолвлена с мистером Эдуардом Рейвенскрофтом, известным художником». Мне казалось, что лучше не упоминать о том, что Эдуард останавливался в пасторском доме; трудность же заключалась в том, что надо было придумать хотя бы что-то, что не слишком усилило бы мамино недовольство.