Сеансы одновременного чтения

После нескольких попыток Адам от нее отстал. Он только съедал кусок-другой приготовленных кухаркой деликатесов, несколько ложек супа с домашней лапшой, сгрызал ванильный крендель или выпивал чай и возвращался к работе, стремясь как можно скорее закончить ее и заняться поисками читательницы, от которой исходил нежный аромат. Однако несмотря на то, что вроде бы все обещало ему достаточно свободного времени, работа затягивалась. В частности, когда хозяйка потребовала перебрать все ткани и устранить или возместить обнаруженные недостатки, Адам споткнулся на первой же драпировке. Прекрасная летняя занавеска из тюля с листьями лавра, вышитыми на ней оранжевыми нитками, была по чьей-то небрежности в одном углу слегка порвана и разлохматилась. Молодой человек потратил не один час в поисках таких тонких и нежных слов, которые позволили бы восстановить поврежденное место. Только ему показалось, что удалось подобрать нитку достаточной тонкости и нежности, как оказалось, что она не подходит по цвету. А когда отыскал необходимый оттенок оранжевого цвета, выяснилось, что занавеска в этом месте слишком густо набрана и ей не хватает легкости, с какой она ниспадает с другого края окна. Все, буквально все здесь, внутри дома, так же как и снаружи, было сделано с невероятным вниманием и тщательностью. Первый этаж состоял из холла с широкой, обнимающей его по бокам лестницей, большой столовой и салона в правом крыле, а также зала в левом, который мог использоваться для танцев или музицирования, на что намекала и стоявшая в центре арфа, все еще стройная, но с жалобно расстроенными от воздействия многолетних сквозняков струнами. Самая разная мебель, гармонично скомпонованная в гарнитуры, но иногда, в интересах стиля, словно насильно разобщенная, восточные ковры, паркет с инкрустациями, ниспадающие драпировки, элегантные подсвечники, пламенеющие вышивки, помпейно-багровые обои, картины, все выполненные пастелью, большие и маленькие зеркала и еще большее изобилие отражавшихся в них предметов, мраморные консоли, хромированные дверные ручки и накладки на замочных скважинах, украшения из стекла и фарфора — все это было изготовлено руками настоящих мастеров и отобрано с очевидным и особым вниманием. Несмотря на то что виллой, по-видимому, пользовались мало и что вряд ли можно было еще что-то добавить, оказалось, что для тех небольших изменений, в которых она нуждалась, необходимо огромное терпение, иногда даже мастерство, граничащее с настоящим искусством. Адаму казалось, что он, заплутав, очутился в каком-то романе из давней эпохи, где он, недостойный ученик великих писателей, должен привести в первозданный вид все, что обветшало под действием времени. Так, вся среда ушла у него на то, чтобы устранить паутину и пыль; четверг — чтобы заполнить уксусом сотни червоточин и потом закупорить воском проеденные в дереве дырочки; а в пятницу он занимался тем, что заново свивал расплетшийся в нескольких местах золотой шнур, насыщал краской выцветшие места на гобеленах, дополнительно подшивал подкладку обивки нескольких стульев и выводил пятна с ковров таких расцветок, что иногда приходилось использовать по пять-шесть перевитых друг с другом слов для того, чтобы получить, например, именно бирюзово-зелено-немного-благородно-лазурно-синий или какой-нибудь еще изысканный оттенок. Кое-что из этой тончайшей работы осталось и на субботу. Вопреки обыкновению, Адам завел будильник и поспешил подняться уже при первых проблесках утра, за окном снова лил дождь, а может быть, он и не прекращался. Простуда все еще не отпускала его, он чувствовал слабость, но тем не менее был полон решимости как можно скорее доделать столь высоко оплачиваемую работу. Закусочная «Наше море» еще даже не открылась, а он в мансарде на улице Милована Миловановича, у подножия крутой Балканской, уже взялся за книгу.

Посреди салона, в отличие от равномерно распределенной повсюду пустоты предыдущего дня, он застал незнакомую даму весьма солидного возраста, но все же немного моложе кухарки Златаны, в длинном до пола домашнем халате и плюшевых тапках. Прическа ее была в некотором беспорядке, очки неестественно увеличивали и без того огромные, спокойно-зеленые глаза, выглядела она так, словно всю ночь не сомкнула глаз, и весь ее вид слегка напугал Адама Лозанича — она походила на больную, недавно отпущенную домой после длительного лечения и не вполне представляющую себе, где находится и что ей теперь делать. Возможно, именно поэтому в ее голосе молодой человек услышал извиняющиеся нотки:

— Надеюсь, я вам не мешаю… У меня была такая бессонница… Обычно мне удается ее перехитрить, меняя сторону кровати… Но вчера вечером я об этом забыла… Вот, ни на минуту не сомкнула глаз… Хотя, скажу вам откровенно, я и не жалею, сейчас мне не до сна…

Не зная, что на все это сказать, Адам учтиво представился и в нескольких словах объяснил, чем он здесь занимается. Она выслушала его, но, казалось, поняла не больше половины.