Сеансы одновременного чтения

Сколько времени он простоял так, зажмурившись, Адам не заметил. И прежде, особенно читая в поздние часы, ему приходилось встречать девушек и женщин, совсем легко одетых, то есть в таком виде, в каком они где-то там, в своих постелях, мечтательно переворачивали страницы той же книги. Было что-то волнующее в этих встречах, в том, как они предавались чтению, в той соблазнительной интимности, с какой они неосмотрительно появлялись перед незнакомцами, той же ночью раскрывавшими такую же книгу, что и они. Иногда это заставляло подумать, а не берутся ли они за книгу отчасти для того, чтобы предстать перед другими читателями, не заботясь о том, не сползла ли простыня, не задралась ли выше колена ночная рубашка, не слишком ли явно выступают под тонким полотном соски, или же оно беззаботно облегает то ровную поверхность живота, то изгибы бедер. Да и сами книги походили на то женское лоно, которое отдается сначала стыдливо, а потом полностью, чтобы снова обрести возможность рожать… Однако такого близкого тепла, даже жара, Адам никогда раньше не чувствовал. Он жмурился и думал, как хорошо было бы, вернувшись на виллу, отыскать те самые лучи, которые высветили контур ее тела, и прижать их ко лбу, к щекам…

Закончив последние изменения в салоне, молодой человек задумался, что ему теперь делать. Компаньонка, вероятно, ухаживает за больной дамой, и не следует мешать им и без приглашения подниматься наверх, в их комнату этажом выше. Может быть, представится еще какой-нибудь случай, утешал он себя, вопросительно глядя в переплетенную в сафьян книгу. Поэтому Адам вышел из виллы, твердо решив разыскать профессора Тиосавлевича, который, видимо, мог бы объяснить ему, где он оказался, кто такие на самом деле его работодатели, откуда прибыла сюда госпожа Наталия, а в первую очередь — кто эта девушка.

На этот раз не задерживаясь взглядом на том, что можно было увидеть в саду, смахивая с лица паутинки, снова спотыкаясь о холмики земли над кротовьими норами и только краем глаза скользнув по глади утреннего пруда, он постучал в дверь павильона и, услышав приглашение войти, оказался среди всех тех странных предметов, которые застал здесь во вторник. Карта лежала на столе, над ней склонился ширококостный мужчина средних лет, который орудовал то линейкой, то циркулем, а то брался за лупу, или вносил черной тушью треугольные знаки с указанием высоты над уровнем моря рядом с черточками, кривыми и другими обозначениями рельефа местности.

— А, это вы, новый член нашего небольшого семейства, — сказал профессор, выпрямляясь.

У него на шее на сыромятном шнурке висел компас, из нагрудного кармана рубашки торчал обкусанный мундштук трубки, брюки песочного цвета давно забыли, что такое складки, а на ногах были подбитые гвоздями ботинки. Держался он прямо, взгляд его был проницательным, а движения неторопливыми, но при этом не вялыми или ленивыми, а основательными. Создавалось впечатление, что ему известно, кто такой Адам Лозанич, что он здесь делает и зачем сейчас появился.

— Надо сказать, что это весьма редкая книга, она издана небольшим тиражом, судьба ее необычна, она никогда не переиздавалась, и известно, что существует менее десяти экземпляров, так что появление каждого нового читателя сразу бросается в глаза, — объяснил он.

— Надпись на фронтоне — это ваших рук дело? Я слышал, что и перголу с розами вы погубили. Каждый, кто здесь появляется, что-нибудь да испортит. И как вам только взбрело в голову переделывать все на свой вкус?! Прекрасно, просто прекрасно! — закончил он издевательски.

— Это имение вовсе не их собственность, они здесь обладают точно такими же правами, как и все остальные, включая глухую кухарку Златану и нас с вами… — возразил он уже более серьезно, услышав объяснение. — Молодой человек, мне не хотелось бы вас смущать, но не менее важен вопрос, насколько и сам Анастас Браница, создатель этого, несомненно, частного имения, обладал полными правами на всю территорию…

— Садитесь и слушайте! — профессор указал на свободный стул и принялся расхаживать по павильону, говоря все быстрее и быстрее. — Здесь, в окрестностях радиусом не более часа ходьбы, мы имеем следующее: доисторические времена, не вызывающий сомнений эллинизм, римскую эпоху, солидные византийские образцы, наше собственное Средневековье, находки из турецкого периода, периода сербских переселений, я уж не говорю о недавних временах. Все здесь как на ладони, слоями, куда ни ткнешь пальцем, обнаружишь следы прототекста…

И Тиосавлевич принялся носить с полок коробки и коробочки, открывать их и подробно объяснять, что в них содержится. Адам Лозанич молчал, а перед ним разворачивалась погребенная под веками история.

— Окаменевшая ракушка. Малакология не знает столь хорошо сохранившегося образца этого вида. Поднесите к уху, и вы ясно услышите хриплый шум зона…

— Видите это слово? Скребло. Заключенное в камне, оно образовалось благодаря терпеливому откалыванию ненужного, но не за один раз, а на протяжении десятков веков… — достал он нечто похожее на примитивное лезвие.