Сеансы одновременного чтения

— Мне только чашку чая, — просительно проговорил Адам, уверенный, что в его мансарде наверняка нет воды. Растянутые по стенам сети даже не шелохнулись, словно он ничего и не сказал, словно и не вошел, словно его и нет здесь, в этом стеклянном аквариуме, наполненном табачным дымом.

— Ты что, оглох?! Закрываем! — грубо повторил официант и вернулся к подсчету черточек, переписывая шариковой ручкой в истрепанную кассовую книгу баланс сегодняшней выручки: четыре горизонтальных, одна вертикальная, четыре горизонтальных, одна вертикальная…

С трудом протиснувшись между припаркованными поперек тротуара машинами, перейдя на другую сторону и поднимаясь к своей мансарде, Адам Лозанич все явственнее слышал постукивание молотка по деревянной рамке. На площадке второго этажа он столкнулся с человеком в плаще с поднятым воротником и только после того, как они разошлись, понял, кто именно это мог быть.

— Покимица! Сретен! Стойте! — крикнул он ему вслед, тот оглянулся и быстро сбежал вниз по лестнице.

Седьмое чтение

Из которого становится кое-что известно о смысле одного зачатия и торжественном обеде

спустя два десятилетия и девять месяцев после него, о состоянии ступора и вывалившихся внутренностях

тысяч домов, о недоразумении с авангардом одной из частей Третьего рейха и «дыхании»

через громкоговоритель радиоприемника, о джентльменском перелистывании страниц и изучении

русского языка, о выстреле, который ознаменовал собой начало успешной карьеры,

и еще одной безответной любви, о невозможности секретер из розового и лимонного дерева вынести из романа,

о другой книге, которая на самом деле оказалась ловушкой, а также об отказе от действительности

54

Благодаря отцовскому рассказу, который изобиловал подробностями и был доведен до моего сведения, несмотря на заявление покрасневшей матери, что элементарные приличия не позволяют говорить о таких вещах вслух, я точно знаю, что зачали меня 28 июня 1919 года в честь подписания знаменитого Версальского договора и окончательного поражения Центральных держав.

— Я чувствую, что сегодня мы попали в десятку! Это станет нашим личным вкладом в установление мира во всем мире… — любил вспоминать отец свои слова, произнесенные сразу после завершения соответствующего акта, когда он удовлетворенно возлежал на брачном ложе, мечтательно строя планы относительно того, какое будущее открывается перед его наследником.

— Опять ты за свое?! Сколько раз повторять?! Об этом вслух не говорят… — стыдливо прерывала его мать.

Хочу засвидетельствовать письменно, что в марте 1940 года, два десятилетия и еще девять месяцев спустя, когда мне исполнилось двадцать, наша семья в последний раз собралась в полном составе.

Никто из четырех своенравных братьев — ни отец, ни мои дядья — особо не разбирались в политике, не занимались государственной или общественной деятельностью, но это никого из них нисколько не смущало, и уж тем более не смутил их торжественный повод для совместной трапезы — в разгар обеда все разругались в пух и прах. Каждый, как это у нас обычно и бывает, имел свое особое мнение, и то, что происходило в настоящее время, становилось прежде всего поводом для грызни относительно прошлого и особенно будущего.

— С днем рождения тебя, Сретен! И как следует подумай, за кого будешь голосовать со следующего года, когда дорастешь до права участвовать в выборах! — так прозвучал своеобразный тост, который одновременно оказался и последней фразой, выразившей за столом общее мнение, потому что сразу после нее каждый принялся отстаивать «свои» взгляды и поносить мнение «противоположной стороны».

— Тебе следует знать, что наши друзья французы в конце двадцатых годов в качестве одного из условий предоставления королю Александру кредита выдвинули галантное требование поставить памятник Благодарности Франции на самом видном месте в Белграде! — язвительно начал самый молодой из дядьев, который недавно получил место разъездного агента страхового общества «Сербия» и воспользовался семейным торжеством для того, чтобы представить нам свою избранницу — сидевшая справа от него веснушчатая девушка, восхищенная своим женихом, беспрестанно моргала, в то время как у остальных от его слов кусок застревал в горле.

— Какая грязная ложь! Немецкая пропаганда… Вас что, научил этому фашист Драгиша Цветкович? Только такой подонок мог выдумать подобную гадость! Конечно, вы можете и дальше вести кампанию за формирование его правительства, но моему ребенку голову не морочьте… Этот вас всех, одного за другим, отвезет в Берлин, на поклон Гитлеру! Поддерживать немцев сейчас, когда такое творится, это просто оскорбительно! Я хочу еще раз напомнить вам об обстоятельствах, предшествовавших зачатию Сретена… — гордо расправил усы отец, убежденный франкофил, владелец небольшой мануфактуры натуральных красителей для тканей, расположенной на Макише, где уже начал трудиться и я, помогая вести документацию.