Седая легенда

— Ну вот, — сказал Роман, — ты думал, я не доберусь до тебя, Кизгайла? А я здесь, и я разгромил твое гнездо.

Один ветер шевелил каштановые волосы Кизгайлы и гриву Ракутовича, и Кизгайла дышал этим ветром и ответил не сразу:

— Почему ты не вызвал и не убил меня тогда?

— Вас всех нужно под корень — вот что я подумал тогда… Где Ирина?

— Ты не найдешь ее. Роман. Она тебя никогда, никогда не увидит. Родом панским на земле клянусь. Я отправил ее далеко, куда ты не дотянешься.

— Я дотянусь… Как до тебя дотянулся.

— Ты и без этого покарал меня. — На лице Кизгайлы я увидел ту самую маску, что и ночью, когда Ирина бросала ему проклятия. — Так убивай уж до конца. — Улыбнулся: — Только для меня трех плах много. Роман. Все три кровью одного не напоишь.

— Я не буду сечь тебе головы. Я просто сделаю то, чего не сделал тогда. Принимай вызов. Лавр, дай ему коня.

Глаза Кизгайлы загорелись.

— А если я тебя свалю?

— Тогда ты будешь свободен. С женой. Слышите, мужики?! Я даю слово.

Кизгайла метнулся к гнедому коню, которого подвел ему Лавр, коршуном взлетел в седло.

— Ну, тогда держись, Ракутович! Я тебе отомщу за дворянский позор. Саблю мне!

— И мне саблю. Похуже. Чтоб потом не хвастался.

— Мужики, — заорал Лавр, тряся копной волос, — а ну, лезь куда повыше! Очищай место.

Народ с галдежом и смехом полез на балюстраду, на лестницы, на забрало. Отовсюду смотрели зверовато-добродушные усатые морды.

Коней развели по углам двора. Кизгайла, пригнув голову, шарил глазами по фигуре врага. Ракутович спокойно ждал.

— Давай, — со смехом взмахнул рукой Лавр.

Тишину взорвал звонкий цокот копыт. Враги бросились друг на друга, сшиблись, скрестили сталь.

Две голубые полосы затрепетали в воздухе.

Ловко уклоняясь от ударов, они метались по двору, задорно хакали при каждом удачном ударе.

— Держись, Роман, — в экстазе выл Кизгайла, оскаливая зубы.

— И ты держись, — с затаенной ненавистью ответил Роман.

— Голубую кровь испохабил.

— Людоед. Напился девичьих слез. Вот тебе…

Звон оружия отдавался эхом в крепостных стенах и заполнял весь двор, как на пиру у того греческого прохвоста, когда ударами в щиты приходилось гонять птиц.

Роман уже два раза зацепил Кизгайлу. Оба раза мы хорошо слышали треск лат. Наконец Кизгайла изловчился и рассек шлем Ракутовичу. Рана, по-видимому, была неглубокая, но струйка крови просочилась через подшеломник и медленно поползла к правой брови Романа, закапала на железо нагрудника.

— Вот тебе и первая метка, — захохотал Кизгайла, — выхолостить бы тебя, сукина сына.

И тут Роман, сжав зубы, коротким и сильным ударом отбросил правую руку Кизгайлы в сторону.

Его сабля взметнулась и молниеносно скользнула вниз.

Мы услыхали Романов крик:

— За Ирину тебе, волкодав!

Раздался глухой удар. Тело Кизгайлы качнулось, потом медленно перевернулось в воздухе и ударилось спиной о каменные плиты.

Сабля вылетела из непослушной руки и, звеня, запрыгала по камням.

Разгоряченный боем, со слипшимися на лбу волосами, над убитым возвышался Роман. И я не заметил на его лице радости, обычной для победителя. Он протянул вперед руку и хриплым голосом бросил одно слово:

— Пить.

Стоявший рядом с серыми монахами служка торопливо сорвал с пояса баклажку и, заискивающе улыбаясь, стал наливать из нее вино в большую серебряную чару, которую вытащил из-за пазухи. Потом трусцой подбежал к Ракутовичу.

Рука Романа жадно схватила чару.

И тут Лавр снова удивил меня. Его скуластое красивое лицо стало вдруг грубоватым и холодным. Он положил руку на локоть Ракутовича:

— Не пей, господин.

— Это почему? — Роман удивленно смотрел в серые продолговатые глаза парня.

А Лавр уже перевел упрямый взгляд на одного из монахов. У того были тоже серые, холодные глаза под тяжелыми верхними веками, и он спокойно выдержал взгляд Лавра.

— Мальчик беспокоится, — с холодной насмешливой улыбкой сказал иезуит.

— Ну что же, дайте вино мне. Выпью я. Оно такое же чистое, как кровь Христова.

— Дурья голова, — с грубоватой нежностью укорил Лавра Роман. — Кто же будет шкурой рисковать? Соображать надо.

— Дайте. Дайте мне, — спокойно повторил иезуит.

— Ну нет. Ты не работал, тебе потом. — И Роман потянулся к вину.

— И все же не пей, — упрямо сказал Лавр.

Глаза его из-под длинных, как стрелы, ресниц смотрели подозрительно и зорко.

— Чепуха.

— А я говорю — не пей!

И взмахом руки выбил чару из рук Ракутовича. Пунцовая, как кровь, струйка скользнула по белоснежной шкуре коня. Звякнула чара. Расплылась по камням красная лужица.

— Ну и вздую же я тебя сейчас, — сказал Ракутович.

— И всыпь. А ихнее вино все равно нельзя пить. Никогда.

— Глупый мальчишка.

В это время большая белая хортая Кизгайлы, темноглазая и дрожащая, как пружина, подошла, стуча когтями, к всаднику и, сладко прижмурясь, лизнула лужинку языком. Потом легла, положила длинный щипец на сложенные крестом лапы и зажмурилась, вздрагивая бровями.

— Видал, — качнул головой Роман, — у пса понятия больше.

Лавр продолжал смотреть на иезуита. Потом подошел к хортой и пнул ее ногой. Та, словно ватная, осунулась на бок.

— Видал, — передразнил Лавр. — У пса понятия больше, чем у тебя, батька.