Седая легенда

На моего коня упал луч света из наблюдательного окна.

— Кто идет?

— Святой Юрий и Русь! — произнес я обычный клич воинов этой земли.

— Благодарение богу, — закрестился воротный страж. — Ждали вас.

Начали крутить ворот, разошлись окованные железом дубовые створки, медленно поползла вверх решетка.

Нас встретил сам хозяин — дело небывалое. Я не зря намекал на людей, у которых сползают штаны. Кизгайла такой и есть. Ему тридцать четыре года, и он худ, как бедняцкая коза. Но силен и жилист.

Он попытался взять моего коня за повод — здорово ему припекло, если он оказывает наемнику такую честь, — но я спешился и сам повел коня.

Кизгайлу мне довелось видеть не более трех раз, я был лишь его кулаком в Быховской округе. Недавно он женился, а я еще не видел его жены.

Но даже я удивился той перемене, которая произошла с ним. Спина согнулась, желт лицом даже не по-человечески, глаза как у безумного. А ведь был ладный и статный. И осанка благородная.

— Ты хорошо сделал, что поторопился, Конрад, — сказал он, — у меня большая беда.

И умолк. И молчал, пока хлопцам не отвели жилье, пока не выкатили им бочку вина и не накормили — жирно и вкусно.

Я смотрел на его высокий узкий лоб, на волосы, слегка подвитые на концах, но без блеска, словно у сухотника какого-нибудь, в узкие карие глаза и думал: «Вот и пойми тебя, черта, что у тебя на уме».

Этих людей нельзя понять. То они молчат, то приказывают загнать хороших коней ни с того ни с сего.

Когда все утолили первый голод, он подал мне знак идти за ним. Мы шли бесконечными переходами и висячими галереями: он — тихо, как кот, я — громыхая, как ведро на цыганской телеге.

На висячей площадке, весьма пригодной для обзора, он вдруг остановился.

— Как ты думаешь; Цхаккен, долго ли можно защищать такой замок?

Я окинул взглядом громадину, залитую лунным светом, груды камней, отягощавшие забрало, башни, легко и прочно стоявшие на земле.

Я знал, что на этих стенах установлены два десятка пушек и при них, как утверждала роспись, имеется десять замковых сторожей и бомбардирных мастеров.

А чтоб жрать и пить, так этого в подвалах хватит на всех — хоть год сиди.

И все же я спросил, какие силы имеются в замке кроме моих молодцов. Он ответил, что на втором замковом дворе стоит сотня кирасиров.

— Неплохо, — сказал я, — да ведь это для вылазок, хозяин. А зачем нам их кони? Разве что жрать, если станет голодно? Конечно, это еда для басурмана, но голод не тетка.

— Есть еще около двух сотен дворян.

— Отчаянные и отпетые души, — сказал я, — но опять-таки для боя в широком поле.

Словом, я понял, что стены замка должны защищать мои воины.

— Не нам же камни таскать, пан Кизгайла? Дайте нам на эту работу с полсотни мужиков.

— Нельзя мужиков, — почти вспылил он. — Их вовсе не будет.

Я пожал плечами:

— В чем все-таки дело, хозяин?

— Спрашивать будешь потом. Отвечай, сколько здесь можно продержаться.

— Год, — сухо ответил я, — год я продержусь здесь даже против Сатаниила. Два года я продержался бы здесь с хозяином, который мне доверяет. И я не поручусь даже за неделю обороны, если хозяин не доверяет сам себе.

— Цхаккен, приятель, — сказал он чуть помягче, — я просто не хотел внушить тебе превратного мнения относительно легкости и трудности этой осады.

— Так кто же все-таки идет?

— Хамы идут.

Мне не понравились эти слова. Ведь швейцарцы все были мужиками еще сто лет назад. Но он обидел не моих земляков. Кроме того, он платил деньги. Поэтому я смолчал.

— Хамы идут, — повторил он.

— Это не так уж страшно, — сказал я, слегка покривив душой.

— Ты не видел их в Витебске, — сказал он, — когда там была смута. А я до сих пор помню набат.

— Однако же тридцать лет в этом краю было спокойно.

— А теперь они взяли замок. В Рогачеке.

— Сорок миль по реке отсюда, — улыбнулся я. — Кто поручится, что они пойдут в эту сторону?

— Они пойдут. Я это знаю. У них нет другого пути, кроме того, что ведет через Кистени. Через мои земли.

— И все равно мы отсидимся. Ваши мужики, конечно, мало приятная вещь. Однако это не регулярная армия.

— Это хуже. — Он снова начинал гневаться.

— Почему?

— Потому что сегодня у них есть голова.

Внутри у меня похолодело: черт возьми, это действительно было хуже. Но я знал, что этого человека еще в отрочестве чуть не до смерти напугали зверские рожи, топоры, факелы, труп епископа, который волочили за ноги по улицам, избиение его гвардии. Неумно было бы его пугать. Поэтому я отмахнулся от его слов.

— Глупости, — сказал я, — голова во время войны рискует не меньше ног. Уж на что хитер был шведский король, но и его не минула пуля.

— О Конрад, ты ведь бился с ним, — вдруг загорелся он. — Что это был за человек?

Я улыбнулся про себя. Клянусь косой матери божьей, на этой земле каждый мечтает о славе. Нигде не читают и не расспрашивают так жадно про Александра, Цезаря и других разбойников. Даже этот, которому сидеть бы дома и плодить детей, человек скорее жестокий, чем мужественный, загорелся, едва потянуло дымом войны.

Я пожал плечами с притворным безразличием: