Седая целительница

Мне повезло больше. Пусть у меня и не было папки. А в спину всегда толкали, называя нагуленышем. Моя матушка передала все свои знания мне и поддерживала, когда Маричка взяла меня в свои ученицы.

С восьми зим я за Маричкой шла по петам в лесную глушь, чтобы найти нужную травку или собрать урожай для настоек. Чуть позже, освоив грамоту и чтение, начала писать сама рецепты и читать оные из единственного храма Рассвета в нашей округе.

Я стала той, о которой грезила моя матушка. Целительницей без капли чаров.

А теперь меня отправляют на войну. Войстену. Путь человеческой жизни плетется словно веревка, никогда не знаешь, когда она оборвется.

Ещё утром единственной моей заботой были преждевременные роды жены старосты соседней Малинки. Сейчас же я не могла привыкнуть к тяжёлым думам. Взяв с полки кусочек свечи и накинув потертый платок на плечи, пошла в сторону бани. Там в основном я хранила свои пожитки для целительской науки. Зайдя в тусклое помещение, в мои ноздри сразу ударил запах сушёных трав. Слёзы набегали на ресницы, капая большими горошинами на деревянный пол.

Я рухнула на колени, опираясь спиной о дверь, и разревелась. Плакала, как ребёнок, до мокрых щёк и опухшего, как земленика, носа.

Горестно было на душе. Как и любая другая девка, я мужа хотела, детишек родить. Имя им дать. В селе меня никто в невесты не сватал. И пусть по законам был у меня отец, но пропал он безвестно ещё до моего рождения. Вот люди за глаза нагуленышем и кличут.

Долго я так просидела. Мерковала о себе и о судьбе своей проклятущей. Когда ноги принялись колоть иголкой, встала. Не пристало ещё в долгий путь зареванной идти. Да и простыть так — не велико дело.

Собрав в широкую, коженную торбу* склянки да сосуды. Шепцы да ножечки специальные и моток нитки. Подумав немного, я всё-таки бережно вложила в ткань сборник из писаний Марички и моих рецептов. Может пригодится.

Торба вышла небольшой, и я, сглотнув гулко, воротилась в избу. Там возле топчана в сундуке хранилось моё скудное приданное. В основном оставшиеся ещё от мамки.

Открыв тяжелую крышку, я бросила взгляд на одежды. В широкую горловину моей сумки полетели пары тёплых, вязаных носков. Гамаши тоже две пары. Присмотревшись ещё раз, я сложила две сорочки, три плотных рубах тёмных цветов. И ещё одну сменную юбку.

Достаточно. А то мне предстоит всё это ещё тащить. Не забыв сунуть в кармашек на боку широкий деревянный гребень, я потянула кожаные тесемки и связала они в плотный узел. Кажись, всё.

Возле печи суетилась мать, набирая мне в дорогу еды. Я же не стала её тревожить, легла спать. Залезла на печь и придавила головой подушку, забитую сеном. Прикрыла веки, и какая-то тишина наступила. Будто и не покидаю завтра этот дом. Будто только что от очередной бедняги с хворью пришла. И усталость по телу бежит.

Судьбу нужно принять — так высечено на камнях при входе в Храм Лады. Кажись, жрецы богини любви были правы. Не дала она мне суженного. Не ждала я с войны ни брата, ни батьку, ни нареченного, ни мужа.

Может, в этом моя вина? Если сама горечь утраты не почуяла, то видеть мне ужасы эти воочию?

Так или иначе, я всё воротилась к словам того вестника. Правдивыми они были. Война идёт, и каждый должен что-то делать. Раз дали мне духи дар исцелять, то я должна использовать его на благо. Во имя добрых дел.

Смерившись с этими думами, на сердце сразу полегчало. Даже в сон начало клонить, да раздался голос матушки:

— Снежинка, ты спишь?

Занавеса с печи спала, и тонкий луч свечи пощекотал моё лицо.

— Нет, матушка, — привстала я на локте, взирая на женскую фигуру. Она тяжело вздохнула, малость потеребила подол своего поношеного платья и в конец залезла ко мне на лежанку.

— Не уберегла я тебя, дитё, прости. — отвела она свои глаза с поступающими слезами.

— Вашей провинности нет и не было. Вы видели сами, чего творится, слышали, чего торговцы молвят. Князь откинул грани войны далеко от нас. Но чего бы было, если бы южани дошли до нас. Неужто они бы нас пожалели?

— Но не девок же на войну отправлять! — крикнула матушка, и я отвела от неё очи.

— Чего уж сейчас руками разводить. Наше дело подчиняется… — тихо молвила, сторонясь заглянуть в лицо матушки. Но она лишь поддержала меня тихим вздохом.

— И то верно, дочка… Тяжка наша бабья доля. Прятала я тебя по миру, но от судьбы ведь не упрячешь.

— О чем эти речи, мама? — недоуменно спросила я, видя нерешительность в её взгляде.

— Не думала я, Снежинка, что придёт так скоро время обо всем тебе рассказать. Да раз так вышло… Кто знает, может и не свидемся вовсе? А помирать с этим бременем я не желаю.

— Чего вы, матушка, говорите такое? — беспокойство, словно змея, на сердце скрутилось. Не узнала я родного человека. Где же норов, что от одной искры сжигал целый лес? Моя родительница не умела колени преклонять ни перед людом, ни перед горестями.

Теплая ладонь накрыла мои пальцы, молча прося выслушать. И я послушно замолкла. Сон как рукой сняло.