Седая весна

— Знамо дело — на маманю! Сестре она все отдала. Красу и рост, ум и удачу. Мне ничего не оставила. Как пащенка в свет произвела. Ни на кого не похожего. Огрызок, не мужик. Я рядом с сестрой уродом гляжусь. Не поверишь, что одни у нас родители. И в жизни общего ничего. Сестра шутя улилась, а я как придурок. Никак не мог одолеть науку. Едва дотянул до седьмого класса. Сестра шутя в институт поступила. А и школу закончила с золотом. Меня из школы под жопу пинком выкинули. Я хоть и маленький, но до девок горячий был. Ко всем подряд приставал, каждую пощупал снизу. Только приноровятся мне по шее дать, я уж у другой под подолом спрятался. Не всякая прогоняла. Иным нравилось. А я любопытным был завсегда. Пока училка чего-то болтает, я двоих, троих девок полапаю. Да однажды заблудился и вместо парты пролез под стол к училке. Ну и под подол к ней. Даже вниманья не обратил, что ее ляжки толще меня самого. Влез с головой под юбку. Шасть под резинку. Она как заорала! Подскочила чуть не до потолка. Меня из рейтузов вытряхнула. И за ухо к директору школы принесла. Там и меня, и шкоду выложила. Директор тоже был шельмец и спрашивает: «Это что ты, Фома, в ее портках искал?» Ну, что тут было делать? Сказал, как на духу, мол, хотел узнать, а все ли у училки так, как у обычных девок? «Ну и сравнил? Увидел?» — «Да! Увидел! Никогда на тетках не женюсь!» — «Это почему же?» — «Они в грязных портках ходят. А еще — в ляжках любого мужика живьем задушат». И показал, какие ляжки у той училки. Директор не стал спорить. Взял меня за шкирку, вывел на пороги и сказал: «Все, что нужно, что сумел, ты уже получил. Больше здесь тебе делать нечего. Вон отсюда, хорек! Чтоб больше на глаза никому не показывался». И дал пинка. Это было последней точкой в моей учебе. Но дома меня не ругали. Отправили в трактористы. В школу механизаторов. Я ее за два года одолел, С тех пор опротивела грамота. Не только книг, газет не читаю никогда. Меня воротит, если что-то писать надо. А вот считать умею. Особо деньги. Это моя вторая страсть и слабость, — признался Фома.

— А первая слабость какая? — насупилась Марфа. Фома впервые приметил, как скулы жены побелели, и испугался не на шутку, ответил заикаясь:

— Работа — моя слабость. Что ж еще?

— То-то! Смотри, озорник, коль под подолом у какой-нибудь нашарю, раздавлю, как клопа на полу. Не то дыхнуть, бзднуть не успеешь, гад! — выдохнула ком ярости.

— Да что ты, Марфа? Разве женатым нужны чужие бабы? Мне б с тобой справиться без вреда

для здоровья. На полюбовниц сил нет. Куда мне такие шкоды? То по детству озорничал. Нынче семейным стал.

— Опробуй только, шельмец, к какой-нибудь бабе настрополиться, вмиг с тебя душу выпущу! — сдавила руки в побелевшие кулаки и глянула на Фому испепеляюще. У того по спине холодный пот побежал. Понял, жена никогда не будет ему верить.

— Ты скажи мне, сколько баб до меня поимел? — спросила Марфа.

— Всего одна была. Да и то давно, в детстве.

— Врешь, окаянный. Одну, но сотню. В постели у тебя хватает уменья. От единой такое не наберешься. Имел ты сучек, кобель сушеный. Но помни, покуда холостым шлялся, все с рук сходило. Теперь, коли налево свернешь, голову отверну своими руками!

— Зря грозишь, Марфа! У меня ни сил, ни времени, ни желанья нет! — отмахнулся муж.

— А кто Дарье-самогонщице дарма огород пахал? Без копейки! Иль не видела я, как ты вкруг ней барбосом крутился?

— Да ты с чего это? Взял я с нее деньги!

— Смотри, угляжу возле ней, добра не жди…

— Я Дашке доски привезти подрядился! А ты не дозволяешь! Как заработаю, коли половина моих клиентов — бабы?

— Ты спорить станешь? Дарья — не все! Ты не то под юбку, на нее вскочить хотел! Я с окна видела! Заломаю гада!

Фома понял, следит за ним жена. И решил быть осторожнее с соседками, да еще на улице, не заигрывать.

Вскоре Марфа родила сына-первенца. Его назвали Федором. Жена теперь из дома почти не выходила. Мальчишка был капризным, горластым, болезненным. Возясь с ним, баба обо всем забыла и стала менее подозрительной. Не до Фомы было. А тот ну никак не мог совладать с собой. Ему и впрямь уже давно нравилась Дарья. Красивая, белотелая соседка. Фомка ужом вокруг нее вился. Понимал, что не добьется ничего. Но хоть за задницу иль за бедро ущипнуть. В том себе отказать не мог. Дарья не обращала внимания на эти шалости и не бранила. Фома за такое брал с нее щадяще. Не заламывал цену за свои услуги, как с других. И баба, зная о том, позволяла шкодливому соседу лапнуть себя исподволь. Видя его жену, жалела мужика молча. И не мешала глазеть в разрез кофты. Когда увидела Марфу поближе, даже давала Фомке выпить, посчитав по-своему, что на трезвую голову жениться на такой можно было лишь по приговору либо имея большие долги.