Седина в бороду

– Время, – начал он, лениво вороша угли, – это колесо, которому суждено крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн, прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так далеко от Лондона!

– Так далеко! – тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. – Ты все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?

– Я? Нет!

– И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и вообще ты сильно изменился.

– И что же именно изменилось во мне? – спокойно спросил сэр Мармадьюк, искоса поглядывая на девушку.

– Ну, – начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, – ты то смеешься, а то вздыхаешь и печалишься.

– Быть может, это потому, что меня, подобно Горацию, гложет непрестанный голод?

– В самом деле, Джон? – улыбнулась Ева-Энн, – мне очень нравится готовить для тебя. Но что, кроме голода, заставляет тебя вздыхать? Да еще так тяжко. Я заметила, что иногда ты как-то странно смотришь на меня, словно причина твоей печали во мне.

– Разве, дитя мое? Похоже, я становлюсь подвержен частой смене настроения.

– Да, это так. Но из-за чего?

– Бог знает!

– Расскажи мне, и я тоже буду знать.

Он взглянул на нее и тут же перевел взгляд на огонь. Молчание затягивалось, и Ева снова спросила:

– О чем ты сейчас думаешь?

– О том, что кончаются деньги. Завтра нужно будет пойти в ближайший городок и отправить письмо.

– Ты очень богат?

– Если речь идет о деньгах, то да.

– Ты так скрытен, Джон.

– Возможно.

– Даже со мной! Странно, что я так мало знаю о тебе, о твоем прошлом. Ты считаешь меня недостойной своего доверия? Почему ты ничего не рассказываешь о себе?

– Это был бы рассказ о расстраченных впустую годах, дитя мое.

– Увы, милый Джон! И все-таки ты богат, образован, умен. Кто ты и что ты, Джон?

– Я – тот, кто о многом мечтал, а достиг так мало, кто потерял веру во все и вся, в конце концов, разуверился в самом себе.

– Бедный мой Джон! – вздохнула девушка.

– Ну, довольно обо мне, это слишком скучная тема.

– Нет-нет, скажи, ты именно поэтому пустился странствовать?

– Да, дитя мое. – Заметив, как напряженно Ева-Энн слушает его, сэр Мармадьюк постарался перейти на менее срьезный лад. – Потому, разыскав в своем гардеробе самые неудобные сапоги, я отправился в дальний путь, чтобы вкусить того сокровища, что скрывает в своих недрах жизнь.

– Вот как?

– Да, того самого чудесного дара, что могут предложить нам боги.

– О, – промолвила девушка, – ты имеешь в виду любовь?

Хотя он ожидал этого вопроса, но все же отвел взгляд и поежился, затем натужно рассмеялся.

– Бог мой, нет! Не столь банальное сокровище!

– Банальное? – недоуменно переспросила Ева-Энн.

– Милое дитя мое, сокровище, которое я ищу, не ценит никто, пока не потеряет, а раз потеряв, его уже никогда не отыскать, разве что вмешается чудо.

– Ты имеешь в виду славу и подобные греховные вещи?

– Нет, я ищу самое восхитительное из того, что даровано человеку, ту бездумную, беспричинную радость, которая…

Ева-Энн громко зевнула. Сэр Мармадьюк вздрогнул и с негодованием посмотрел на нее.

– Похоже, я надоел тебе, – надменно заметил он.

– Да, Джон, немного. Твоя речь столь скучна, да и знаю я, что ты имеешь в виду.

– В самом деле?

– Определенно! Чудесное сокровище, которое драгоценней, чем любовь и все остальное в этом мире – это твоя юность, и ты обрел ее, потому что деревья тенисты, а трава зелена. А завтра между прочим, день стирки!

– Что это на тебя нашло?

– И твою одежду, и мою, и палатку – все нужно хорошенько выстирать, поэтому мне завтра рано вставать. Так что спокойной ночи, Джон. Сладких тебе сновидений!

Оставшись один, сэр Мармадьюк помедлил, потом со вздохом улегся у костра, закутался в плащ и приготовился заснуть. Но сон не шел, воспоминаниая с новой силой нахлынули на нашего героя. Наконец, после тщетных попыток заснуть, он лихорадочно откинул плащ, вскочил и принялся мерить шагами поляну, в центре которой догорал костер. Голова его была низко опущена, руки сцеплены за спиной. Через какое-то время, так и не ощутив никакого облегчения, он опустился на табурет и уставился в огонь, стиснув голову руками.

Он все еще сидел в этой позе, когда рядом раздался тихий возглас. Ева опустилась на колени, с нежностью обхватила руками его ссутулившиеся плечи.

– Джон, о чем ты горюешь? Почему в твоих милых глазах такая горечь? Джон, позволь мне разделиь твою печаль.