Седина в бороду

Простояв так довольно долго, неотрывно глядя в одну точку, он внезапно, повинуясь какому-то импульсу, бросился в таинственно шелестевшую листву, выскочил на узкую тропинку и побежал под сплетенными ветвями, прокладывая себе путь сквозь заросли шиповника и ежевики. Внезапно деревья раздвинулись, и он очутился на небольшой поляне, где, казалось, задержался последний отблеск дня. Сэр Мармадьюк узнал храм Евы-Энн. Вот деревья, чьи могучие стволы возвышаются подобно колоннам кафедрально собора, а вот потрескавшийся от времени камень – алтарь Евы-Энн. Но камень выглядел как-то странно, в темноте Мармадьюк не мог разглядеть, что изменилось. Он с недоумением вгляделся, затем бросился вперед и тут же остановился как вкопанный. У камня, скорчившись в неестественной позе, обратив к небу искаженное лицо, лежал Брендиш. Эсквайр был мертв.

Все свидетельствовало о том, что Брендиш погиб от выстрела из дробовика, произведенного в упор. Послышался слабый шорох листвы, Мармадьюк перевел взгляд и увидел, как изящная загорелая рука схватила валявшееся на траве ружье. Кусты раздвинулись, и его глазам предстало бледное, искаженное ужасом лицо.

– Ева! – тихо воскликнул он. – Ева-Энн. О Господи!

– Уходи! – прошептала она. – Уходи!

В одно мгновение он подскочил к ней и вырвал ружье. Она молча позволила отнять его. Ствол был еще теплый. Сэр Мармадьюк засунул палец в дуло, и он стал черным от свежей пороховой гари.

– О дитя мое! – простонал он, встретив взгляд девушки. Она спрятала лицо в ладонях, отпрянула от него, и, не смея поднять глаз, замерла.

– Ты ненавидишь меня? О, Джон…

– Нет, нет, что ты, дитя мое. Я же твой друг.

– Даже… если ты думаешь…

– Ничего! – с жаром воскликнул он. – Ничего я не думаю! Но тебе нельзя здесь оставаться.

– Да, да, я ухожу.

– Куда?

– Куда? Куда угодно, лишь бы подальше… от этого!

Она с ужасом и отвращением взглянула на то, что лежало у его ног.

– Я пойду с тобой.

– Нет, нет, – прошептала она.

– Пошли! – резко сказал Мармадьюк. – Но сначала надо спрятать вот это. – Он хмуро посмотрел на ружье. Это был великолепный охотничий экземпляр с серебряной пластиной, на которой было выгравировано имя владельца: «ЭБЕНИЗЕР БАЙВУД».

– Оно висело на кухне, – едва слышно прошептала Ева. – Спрячь, спрячь его! Пойдем, я покажу, где можно его спрятать!

Она привела его к дереву, покосившемуся от старости, и показала узкую расщелину в изуродованном стволе, куда джентльмен и сунул ружье прикладом вперед. Мармадьюк услышал, как где-то внизу раздался глухой стук и от всей души пожелал этому ружью побыстрее проржаветь, сгнить и больше никогда не попадаться никому на глаза. Он повернулся к Еве-Энн, протянул ей руку и тут заметил, что девушка рассматривает его со странным вниманием.

– Он был очень злым человеком, дурным и злым! – прошептала она.

– Боже, прости его! – ответил сэр Мармадьюк.

– И он собирался убить тебя…

– Ева. Ева-Энн… дитя мое, ты хочешь сказать, что в этом и была причина?

– Пойдем! – прошептала она, вздрогнув. – Пойдем! – и она бросилась в чащу леса.

Пробежав по узкой тропинке, она внезапно остановилась. Мармадьюк услышал, как в темноте девушка судорожно всхлипнула. Он поспешил за ней. Ева прислонилась к стволу дерева, уткнув лицо в ладони, тело ее сотрясали рыдания.

– Ева, что случилось?

– Джон… если они схватят меня… они закуют в кандалы и повесят. Я буду качаться на виселице на одном из перекрестков.

Сэр Мармадьюк отшатнулся, теперь уже его душу объял ужас.

– Нет! – вскричал он. – Не думай об этом! Никто не заподозрит тебя, не посмеет!

– Дентон заподозрит, – всхлипнула она.

– Дентон?

– Да, он видел, как я вырывалась из мерзких лап Брендиша. Он видел, как я ударила его.

Сэр Мармадьюк замер, пораженный. Надо же, именно Дентон видел все! Этот ничтожный прихлебатель. Очень осторожно Мармадьюк взял девушку за плечи, повернул к себе и взглянул ей прямо в глаза.

– Мое бедное дитя, – мягко попросил он, – расскажи мне, что произошло.

– Они встретили меня в лесу. Начали смеяться, говорить всякие дурные, грязные слова о нас с тобой. Эсквайр Брендиш схватил меня, а Дентон все смеялся и продолжал обзывать меня. Он и не думал остановливать эсквайра.

Девушка замолчала.

– Что было потом? – тихо спросил Мармадьюк.

– Я вырвалась и побежала.

– А потом?

Ева затрясла головой.

– А ружье?

Она кинула на него безумный взгляд.

– Больше я ничего не могу сказать тебе… О, Джон, я не могу… я не должна.

– Где было ружье? – хрипло спросил он. – Ты сама взяла его? Откуда оно у тебя, скажи мне!

– Нет, Джон, не могу! – прошептала она. – Не могу, даже если меня должны будут повесить, как тех бедняг…

Ее вновь затрясло, она съежилась и, опустилась на землю, прислонилась к стволу дерева. Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел на нее. В сильнейшем возбуждении он схватил трость, судорожно согнул ее, и она вдруг сломалась. Он с недоумением уставился на обломки. Когда он вновь заговорил, голос его звучал ровно, к джентльмену вернулась его обычная надменность.