Седьмая функция языка

Между тем день сегодняшний и эпоха Грамши – не одно и то же. Сегодня нельзя сказать, что над нами просто нависла угроза фашизма. Фашизм уже овладел государством изнутри. И копошится в нем, как личинка. Фашизм перестал быть следствием катастрофы государства, переживающего кризис, и утраты господствующим классом контроля над массами. Он уже не неизбежное следствие, а средство, скрытое, побочное, которым правящий класс сдерживает натиск прогрессивных сил. Этот фашизм не сплачивает, он постыдный, теневой, фашизм продажных легавых, а не солдат, не партия молодежи, а клан стариков, фашизм сомнительных конспиративных шаек, где агенты-старперы служат хозяевам-расистам, которые желают все изменить для того, чтобы ничего не менялось, и душат Италию в смертельном панцире. Это родственник, который отпускает неприличные шутки за столом, а его все равно приглашают на семейные ужины. Нет больше Муссолини, есть ложа П2[239].

По трибунам разносятся свист и улюлюканье. Молодому апулийцу остается заключение: в своем рудиментарном виде, не имея возможности для тотального самоутверждения, но достаточно глубоко проникнув в эшелоны власти, чтобы лишить государство любой возможности сдвига (апулиец осторожен и не дает оценок историческому компромиссу), фашизм ныне уже не просто представляет угрозу, витающую в атмосфере кризиса, который грозит стать вечным, он есть непосредственный фактор его неизбывности. Этот кризис, в котором годами вязнет Италия, разрешится лишь тогда, когда в государстве будет искоренен фашизм. Поэтому, – говорит он, поднимая руку, сжатую в кулаке, – «la lotta continua!»[240]

Аплодисменты.

Напрасно его соперник будет защищать идею в духе Антонио Негри – мол, кризис перестал быть конъюнктурным явлением, зачастую циклическим, результатом разлада или изнашивания системы, и теперь это железный двигатель, который нужен мутирующему полиморфному капитализму, чтобы обеспечивать постоянное движение вперед, ведь только так он может возрождаться, находить новые рынки и держать рабочую силу в кулаке, о чем свидетельствуют, как заметит он мимоходом, избрание Тэтчер и неотвратимое избрание Рейгана; в итоге второй выступающий получит лишь один голос из трех. По мнению аудитории, оба соперника будут на высоте и подтвердят титул диалектиков (четвертый уровень из семи). Но молодой апулиец заслужит своего рода бонус за речь о фашизме.

То же самое – и в следующем поединке: «Cattolicesimo e marxismo»[241]. (Постановка проблемы – чисто итальянская.)

Первый соперник говорит с святом Франциске Ассизском, о нищенствующих орденах, о «Евангелии от Матфея» Пазолини, о пасторах-рабочих, о теологии освобождения[242] в Южной Америке, о Христе, изгнавшем торговцев из храма, и в заключение представляет Иисуса первым истинным марксистом-ленинистом.

Овация в аудитории. Бьянка бешено аплодирует. Банда платочников раскуривает косяк. Стефано откупоривает бутылку, которую прихватил на всякий случай.

Напрасно соперник будет говорить об опиуме для народа, о Франко, о войне в Испании, о Пие XII и Гитлере, о сговоре Ватикана с мафией, об инквизиции, Контрреформации, Крестовых походах как классическом примере империалистических войн, о процессах над Яном Гусом, Бруно и Галилеем. Всё мимо. Аудитория распаляется, все встают и начинают петь Bella Ciao[243], хотя песня тут ни при чем. Под давлением общественности первый соперник побеждает по голосам 3:0, но мне интересно, не покривил ли Бифо душой. Бьянка поет зычно. Симон рассматривает профиль поющей Бьянки и зачарованно любуется мягкими подвижными чертами ее лучезарного лица. (Он находит в ней сходство с Клаудией Кардинале.) Энцо и студентка тоже поют. Лучано и его мать поют. Антониони и Моника Витти поют. Соллерс поет. Байяр и Б.А.Л. пытаются понять слова.

В следующем поединке встречаются молодая женщина и мужчина постарше; вопрос касается футбола и классовой борьбы. Бьянка объясняет Симону, что страну потряс скандал, получивший название «Totonero», это история с мошенничеством на тотализаторе, в которой замешаны игроки «Ювентуса», «Лацио», «Перуджи» и команды Болоньи.

Вопреки ожиданиям (снова!), побеждает молодая женщина, защищающая идею о том, что игроки – такие же пролетарии, как и все, а хозяева клубов эксплуатируют их как рабочую силу.

Бьянка уточняет, что после скандала с тотализатором Паоло Росси, молодого нападающего национальной сборной, дисквалифицировали на три года, а значит, он не будет играть на Кубке мира в Испании. Говорит: так ему и надо, он отказался ехать в Неаполь. Симон спрашивает почему. Бьянка вздыхает. Неаполь слишком бедный и не может соперничать с лучшими. Ни один большой игрок не поедет в Неаполь.

Ну и страна, – думает Симон.

Ночь продолжается, близится час дигитального поединка. Безмолвие статуй – Галена, Гиппократа, итальянских анатомов, анатомических моделей и сидящей женщины – контрастирует с бурлением в рядах живущих. Все курят, пьют, разговаривают, как на пикнике.

Бифо вызывает соперников. Диалектик бросает вызов перипатетику.