Седьмая ложь

– Я упала в обморок, – сказала Эмма, и я, должно быть, закатила глаза или подняла брови, потому что она насупилась, а потом принялась оправдываться. – Нет, серьезно. Подумаешь, небольшой обморок. Устроили из этого целое событие. Да еще эта медсестра – Браун, кажется, ее фамилия, это она тебе звонила? – раскудахталась как я не знаю кто.

– Она просто добросовестно исполняет свою работу.

– Если бы это было так, она бы уже давным-давно отправила меня домой.

– Тебя привезли сюда на «скорой»?

– Да.

– Значит, это был не просто обморок. Иначе к тому моменту, как приехали парамедики, ты бы уже пришла в себя.

– Ой, Джейн, хватит уже. Пожалуйста, не начинай.

– Твое состояние им явно не нравится, – сказала я, – в противном случае тебя бы здесь не оставили.

– Со мной все в порядке, – упрямо буркнула Эмма.

Я вздохнула и накрыла ее руку своей. Как бы мне хотелось, чтобы сестра доверилась мне, не пытаясь утаить правду, и была при этом так же уверенна и откровенна, как несколько недель назад Питер!

– Что именно им не нравится? – спросила я.

– Мое сердце, – отозвалась Эмма.

Она отвела взгляд, смущенная, и мне захотелось обнять ее и пообещать, что все будет хорошо, сказать, что ей нет нужды от меня скрываться, потому что я понимаю: не все из нас стали теми людьми, которыми хотели стать.

– Все уладится, – прошептала я вместо этого. – Мы найдем способ со всем этим справиться.

Когда Эмма вновь устремила на меня взгляд, в ее глазах стояли слезы.

– Не думаю, – сказала она. – Я никогда не буду, – она скривилась, словно испытывая отвращение, – здоровой.

– Но…

– Нет, – перебила меня она. – Это все не про меня. Я уже десять с лишним лет не та, кем была когда-то. – Она нырнула под одеяло и отвернулась к окну. – Эта гадость меня убьет, – сказала она. – Ты это знаешь, и я тоже это знаю. Ничем другим это не кончится.

– Ну же, Эмма, – возразила я. – Ты мне это брось. Ничего подобного, способы победить эту гадость есть. Уж тебе ли не знать! Ты же столько лет подряд ее побеждаешь.

Я не болтала что на ум взбредет, это могло быть правдой, некоторые люди действительно справлялись с болезнью, однако мне было известно и другое: в случае с Эммой такому не бывать. Она права: я знала это, и знала очень давно.

Эмма всегда была стойким оловянным солдатиком, и все же в какой-то момент стало абсолютно ясно, что она надломлена и что, несмотря на все усилия, ей уже не выкарабкаться. Она начала существовать где-то на краю жизни, населенном лишь больными и недоступном для всех остальных. Счетчик, скрытый в глубинах ее сознания, отсчитывал ее утекающую по капле волю к борьбе. И все мы знали, что ее почти уже не осталось.

– Ты сможешь, – не сдавалась я. – Ты сильная.

– Да, я сильная, – ответила она. – Но я больна. Одно другого не исключает. Я не собираюсь сдаваться, и понимание того, что конец уже близок, не делает меня менее храброй.

– Я знаю, – сказала я. – Я все это знаю. Просто…

– Мне становится хуже, – перебила меня Эмма. – Ты ведь сама все понимаешь, правда? Я вижу это по твоему лицу, когда ты смотришь на меня. Я больше не могу это контролировать, эта дрянь полностью подчинила меня себе.

– Мы придумаем, как с этим жить, – проговорила я – и теперь, оглядываясь назад, понимаю, что пыталась уцепиться за соломинку.

– Ты не понимаешь, – покачала головой Эмма. – И это не твоя вина, да мне и не хочется, чтобы ты понимала. Ведь эта дрянь полностью мной завладела. Она – это я.

– Неправда! – запротестовала я. – Ты – намного больше, чем твоя болезнь.

И тогда слезы хлынули у нее из глаз, и я решила, что ей, должно быть, ужасно грустно, но не исключено, что она просто испытывала невероятное раздражение, чудовищную усталость от множества людей, неспособных понять ее и недуг, который она и сама не в состоянии была понять до конца.

– Нет, – отозвалась она. – Тебе хочется так думать, но ты ошибаешься. Может быть, когда-то давно это и было правдой. Может быть. Но не теперь. Помнишь, какой ты была, когда только познакомилась с Джонатаном?

– Эмма…

– Нет. Помолчи. Дай мне договорить. Так помнишь? А я хорошо помню. Ты была поглощена им целиком и полностью. Он был во всем, что ты говорила и делала, а может, и в каждой твоей мысли. Так вот, моя болезнь – то же самое. Это как влюбленность. Она поглощает тебя целиком. Неодолимо. Это все, что составляет мою суть.

– Нет, – сказала я. – Ты описываешь какой-то ужас, настоящий кошмар. А любовь – это чудесно, Эм. Вот увидишь. Когда-нибудь ты увидишь сама.

Она засмеялась, и от ее смеха мне захотелось плакать.

– Едва ли, – проронила она. – Думаю, для меня практически все глобальные вещи уже в прошлом. Осталась одна, самая последняя, в конце пути.