Седьмая ложь

Повторяющийся кошмар про труп Эммы не терзал меня со времен учебы в университете, то есть почти десять лет, но теперь эти видения вернулись, став более пугающими, более выпуклыми, чем когда-либо прежде. Они проникали в совершенно посторонние сюжеты. Мне могло сниться что-то про работу: сотни одновременных звонков и нехватка сотрудников, которые могли бы ответить на них, многочасовое ожидание, вызов в кабинет с панорамными окнами на девятом этаже, – или прокручивался один из моих традиционных снов: я стою голышом перед толпой или у меня вываливаются все зубы. А потом вдруг в канцелярском шкафу или в кабинете у стоматолога я натыкалась на безжизненное тело сестры, лежащее где-нибудь в уголке со скрюченными в предсмертной судороге руками и ногами и остекленевшими глазами.

Чарльз тоже регулярно фигурировал в моих снах. Он неожиданно возникал то в моем офисе за соседним столом, то на крутящемся табурете гигиениста, иногда в костюме с галстуком, а иногда в тех самых полосатых пижамных штанах и свитере с университетским логотипом. В этих снах Чарльз редко совершал какие-то действия или обращался ко мне прямо; он просто в них присутствовал, маячил на краю кошмара, наблюдая за тем, как развиваются события. Я задавалась вопросом: может, содеянное не дает мне покоя, может, его присутствие в моих снах – симптом скрытого чувства вины или угрызений совести? Но правда заключается в том, что его общество во сне никогда меня не беспокоило. Он просто там был, точно так же как в моей реальной жизни его просто не было.

Звонок Марни вырвал меня из пучины кошмара. Я застряла в зеркале в моем шкафу и вынуждена была смотреть, как труп Эммы гниет в моей постели. Где-то на улице взревела газонокосилка, с такой силой, что задрожала земля, и рев двигателя продолжал волнами расходиться в разные стороны, пока я наконец с трудом не разлепила глаза.

Мой телефон, с вечера поставленный заряжаться, вибрировал на прикроватной тумбочке рядом с подушкой. Пока я пыталась сообразить, что происходит, он сполз с края и с грохотом полетел на пол. Я пошарила рукой под кроватью и наконец нащупала его. Все это время он продолжал звонить.

– Алло? – произнесла я.

В горле у меня пересохло, и собственный голос показался мне похожим на кваканье. Я кашлянула, избавляясь от слизи, которая успела скопиться за ночь.

– Джейн?

Голос был женский, но я его не узнала. Он был какой-то задыхающийся, какой-то отчаянный.

Сердце у меня забилось быстрее.

Я сразу же поняла, что это не Эмма. Я слишком хорошо ее знала: голос был не ее и она не стала бы молчать в трубку, – но это мог быть кто-то из ее друзей, или еще одна медсестра, или сотрудница дома престарелых, где жила моя мать.

– Слушаю, – произнесла я в ответ излишне формальным тоном.

В трубке зашипели, как от боли.

– Одну… одну минуточку. – Потом послышался громкий выдох. – Фффух… слава богу… отпустило. Я…

– Кто это? – перебила я.

– Это же я, – произнес голос. – Ой, прости, не слишком-то это информативно. Джейн, это я, Марни.

Я окончательно перестала что-либо понимать. За окном было темно, хоть глаз выколи.

– Марни? – повторила я. – Что… Почему ты звонишь? Ночь на дворе.

– Сейчас не ночь, – сказала она. – Уже почти шесть. Я думала, ты уже встала.

– Что случилось? – спросила я. – Что-то стряслось?

– Ну, – начала она, – ты только не волнуйся. Я просто… Мне кажется, началось. Ну, в смысле, роды. И я подумала… может, ты смогла бы прийти? Я хотела застать тебя до того, как ты уйдешь на работу. Времени наверняка еще куча, я уверена. Но у меня полночи живот схватывает. Я не сплю с трех часов. Его схватывает и опять отпускает, как и полагается, но я так и не смогла уснуть. И ждала, когда можно будет тебе позвонить. Я же думала, ты уже встала.

Мы столько времени прожили вместе, так хорошо изучили мельчайшие подробности в распорядке дня друг друга, что в наших отношениях не оставалось места ни секретам, ни оплошностям, ни сюрпризам. Я могла бы с легкостью, проснувшись однажды утром, начать жить ее жизнью: пить ее чай, ходить в ее фитнес-клуб и мыться ее гелем для душа, говорить ее голосом, употреблять ее словечки – просто быть ей. А она, наоборот, могла быть мной. Она была в курсе всего моего жизненного уклада, всех моих привычек. И прекрасно знала, что я ни разу в жизни не ушла на работу раньше шести утра.

– Когда я тебе нужна?

Повисло долгое молчание.

– Мне приехать прямо сейчас? – спросила я. – Я могу захватить все нужное с собой и принять душ уже у тебя.

– Да, – обрадовалась Марни. – Пожалуйста. Если тебе не сложно.

Она сказала, что очень меня любит, очень-очень, и это было крайне необычно и, по правде говоря, абсолютно не в ее характере. У нас совершенно не те отношения. Мы никогда не разбрасывались пылкими признаниями в любви и клятвами быть вместе навеки. Возможно, это нас и погубило. Но как бы то ни было, я поняла, что Марни до смерти напугана и действительно нуждается во мне.