Седьмая печать

В этой комнате было много и других предметов — нужных, практичных, достойных уважения, достойных даже быть символами знания, созидания, мастерства: были здесь умные книги, были и точные инструменты, и лабораторная посуда, были ватманские листы с чертежами и чертёжные принадлежности. Но они не были здесь главными предметами. Главным предметом в этой комнате была бомба, стоящая на столе, ибо всё ей служило. Даже Надежда, как ей оттого ни было грустно, служила сейчас бомбе — её идее служила, идее разрушения.

Бомба стояла на столе — гордо и величаво — и здесь царила. Как и всякая царица, бомба требовала особого отношения к себе, особого обращения — этикета она требовала, протокола, поклонения, восхваления, душевного трепета и нервной дрожи.

Замаскированная под стопку книг бомба. Что там? Апулей, Сенека, Вольтер, гистология, начала костоправной науки, врачебное веществословие... Надя просмотрела где-то потёртые, а где-то золотые корешки...

Бомба дожидалась Надежду, старую знакомую. Даже, показалось, звала её бомба, взывала, притягивала, завораживала: должна, должна, должна... только ты! больше некому! ты одна знаешь! ты одна готова! на клавишу нажать, молитву прочитать, бросить... А дальше уж не твоя забота. Дальше — чужая печаль.

От этих назойливых, липких мыслей Надя начинала волноваться. Это мешало ей.

Мысли прогнав, она подхватила бомбу и побежала по высоким ступенькам вверх.

...Надежда всё делала, как делал в те дни Бертолетов. Выверив время по хронометру, она вышла из проулка на набережную канала и двинулась неспешным шагом в сторону моста. Тяжёлая бомба обрывала руку, но со стороны это и должно было выглядеть так, правдоподобно: книги тяжелы. Шла, поглядывала на угол здания, из-за которого вот-вот могла выехать карета подполковника. От утреннего спокойствия не осталось и следа. Сердце у Нади стучало прямо в голове, от волнения едва не подкашивались ноги, и каждый шаг давался с трудом. Казалось, что все прохожие (которых в этот час здесь всегда, слава богу, было не много) на неё в упор глядели, и оглядывались, и провожали взглядами, и что из всех окон зеваки смотрели на неё, и показывали на неё пальцами, и что-то друг другу говорили. Надя оглядывалась и несколько успокаивалась: никто на неё не глядел, никто не провожал её взглядом, и в окнах никто не маячил, слепы были окна; стояла тишина.

Она не знала, поедет сегодня здесь карета «А.-Б.» или не поедет. В глубине души надеялась, что карета не поедет, но, полагая, что всё уже решила для себя, она не желала себе в своей малодушной надежде признаваться. Карета должна была появиться с секунды на секунду. Надя не хотела доставать хронометр и опять, привлекая внимание, сверяться по нему, но она знала, что расчётное время уже пришло или вот-вот... приходит... что подобрались уже стрелки к той незримой грани, какая неотвратимо и непоправимо, навсегда отделяет всё то, что было «до», от того, что случится «после».

Уже близко был фонарный столб, за которым Надежда должна будет спрятаться в момент покушения. Но кареты всё не было. А может, время ещё не вышло? Может, в волнении Надежда время торопила и сама слишком быстро шла?.. Она уже готова была всё-таки взглянуть на циферблат, как... услышала где-то вдалеке — ещё не могла понять, в какой стороне, — цокот копыт и погромыхивание колёс по мостовой.

Надя замедлила шаг и смотрела, смотрела в томительном и волнительном ожидании на угол здания за мостом. Цокот и погромыхивание были всё громче. Но откуда они звучали, Надя не могла определить; казалось, звучали они отовсюду. Звук эхом отражался от тесно стоящих зданий, звук множился: вновь появлявшийся и усиливавшийся, накладывался на отражённый. И сердце уж не стучало, а бухало в голове. У Нади от этого повсеместного звука, или всё-таки от волнения, голова шла кругом...

Из-за угла здания на мост выкатила... карета «А.-Б.».

Увидев её, Надежда в волнении пошатнулась, но устояла на ногах. Призвав все свои душевные и физические силы, сказав себе, что сейчас она, только она, должна сделать то, ради чего столько времени работал Митя, о чём были все помыслы его, из-за чего он подвергся аресту и томится теперь где-то, Надя взяла себя в руки. Ей оставалось сделать до намеченного места всего с десяток шагов. Она хорошо подгадала — как раз к этому времени и карета будет там. А волнение не отпускало, сердце стучало оглушительно, и мысли, мысли, вопросы роились в голове. А что если «А.-Б.» будет в карете не один? А что если с ним будет Соня? А что если с ним Николенька будет? А что если она не увидит «А.-Б.» в карете? А что если она увидит кого-то, но не узнает в нём «А.-Б.»? А что если?.. Этим «если» не было конца...

Неумолимо, неотвратимо карета Ахтырцева-Беклемишева приближалась. Надя подняла на неё глаза. И сделать это ей было так трудно, будто не глаза она поднимала, а пудовые гири.