Седьмая вода

Оказалось, что мой отец и Максим Григорьевич были знакомы и дружили еще задолго до того, как папа встретил маму. Вместе они и начинали службу. У них был командир — настоящий герой и образец для подражания, похожим на которого мечтали стать оба молодых мужчины. На первом же году службы он погиб, прикрывая их — зеленых и неопытных. Тогда оба: и папа, и дядя Максим дали обещание, что увековечат память об этом человеке хотя бы в именах своих детей. Первый же мальчик, родись он (не важно, у кого), должен был быть Арсением. Спустя какое-то время дядя Максим встретил мать Сени и женился, потом судьба развела его и папу по разным концам страны. Маму мою отец встретил, когда ей едва стукнуло 17, и влюбился без памяти. А она… она относилась к нему очень хорошо и, определенно, тоже ответила вначале. Но, в отличие от чувств отца, ее собственные так и не переросли в любовь. Однако же замуж она вышла и была счастлива и довольна, тем более что почти сразу после свадьбы забеременела. Отец души не чаял в ней и будущем ребенке. Когда стало известно, что будет мальчик, естественно, вопрос об имени и не стоял. Вот так и пошло, что все месяцы беременности папа и мама говорили со своим будущим сыном, звали его Арсением, готовились стать полноценной счастливой семьей. А потом было несчастье, которое все разрушило. Мама плакала, когда говорила об этом, и я сама задыхалась, ощущая ее боль, такую, которая не стихает с годами, не притупляется. Мальчик умер и едва не забрал маму с собой. Ее проблемы с сердцем были родом из того же времени. Родители отдалились друг от друга, так как единственный способ пережить горе, который знала мама, это уйти в себя.

Спустя время папу перекинули на новое место службы, и там они встретились с Максимом Григорьевичем снова. К тому времени он был уже женат, и у него был маленький сын. Арсений.

И случилось то, что происходит в жизнях людей сплошь и рядом. Мама и дядя Максим влюбились друг в друга. Мгновенно, безрассудно и совершенно безнадежно, потому что оба были несвободны. Когда узнаешь такое о ком-то постороннем, то это кажется неприятным, но естественным ходом вещей, из разряда «ну, что же тут поделаешь». Но не тогда, когда это касается твоих родителей, чьи отношения виделись мне всегда не просто образцом — идеалом, недостижимым для других эталоном. И вот теперь оказывалось, что в совершенной картине моей памяти масса темных или затертых мест, да и вся она совсем не та, к которой я привыкла. На то, чтобы смириться с этим, мне понадобилось время, но в итоге я признала для себя, что мои родители — не совсем те люди, какими я их себе представляла. И это не их вина, а мое заблуждение. Это не делало их лучше или хуже, это просто было правдой.

И мама, и дядя Максим, будучи людьми глубоко порядочными, конечно, не позволили себе никакого сближения, но от этого их чувства никуда не делись и не становились меньше. Потом появилась я, судьба то разводила их, то снова сталкивала на новых местах службы. Годы шли, но каждый раз при новой встрече оба понимали, что все, что они чувствуют друг другу, никуда не уходит и вряд ли куда уйдет. Потом пришло время папе уходить в отставку, и наша семья купила тот домик у моря. Мама с радостью переехала, продолжая надеяться, что однажды победит свою тягу к дяде Максиму. Но папа погиб, и маме это показалось карой, наказанием за то, что она так и не смогла достаточно полюбить своего мужа. Она вбила себе в голову, что ее подсознательное стремление к другому, которое она не смогла изжить с годами, убило папу. На тот момент, когда в нашей жизни появился дядя Максим с намерением остаться насовсем, ее чувство стыда почти уничтожило ее волю. Чувство вины, которое она испытывала перед отцом, она целиком перенесла на меня и этим создала между нами стену. Поэтому никогда ни на чем не настаивала и просто позволила наступить в своей жизни новому этапу. Быть с давно любимым человеком, но все равно оставаться несчастной от того, что ей виделось в моей отстраненности и замкнутости осуждение. И надо сказать, что сейчас я понимала, что и ее терзания по поводу несуществующих грехов, и мой нелюдимый тогда характер, и вбитая отцом привычка от всего ограждать маму сыграли с нами самую жестокую шутку из возможных. Ни одна из нас не видела реального положения вещей.