Седьмая вода

Все разложено по полкам? Вроде все. Но от этого ощущение боли хоть и притупилось, но никуда не ушло. Мне все еще хотелось заорать на эту докторицу или, Господи прости, ударить ее самодовольное лицо об стол, но гораздо больше я желала оказаться где-то в другом месте и не видеть ничего из этого. Да, пускай это обыденность для Арсения и его нескончаемой вереницы женщин, но я не обязана на это смотреть и быть частью этого. Ага, ты уже одна из этой вереницы, всплыла едкая мыслишка, так что нечего сидеть тут и мнить себя кем-то исключительным. И то верно. Бесконечный прием все же завершился, и я, выйдя из кабинета, впервые вдохнула полной грудью, ощущая себя вырвавшейся из тюрьмы. Арсений молчал всю дорогу до машины. О чем думает? Сожалеет, что я навязалась с ним, и он это позволил? Наверняка.

Я пыталась себя отвлечь от всепоглощающего чувства разочарования мыслями о маме, о работе, о чем угодно. Не хочу кричать на него, если сейчас заговорит со мной, начать сыпать упрямо плодящимися в голове упреками, выдавая незрелость собственных реакций и неспособность справиться с ситуацией. Мне нечего ему предъявить, то, что творится в душе, мое упущение и вина, а не его очередной косяк. Надо окончательно вырасти, Василиса! Взрослые люди не обвиняют других в собственных ошибках и заблуждениях. Просто надо было не молчать малодушно тогда в лесу, продлевая иллюзорное чувство близости, а очертить границы, избавляясь раз и навсегда от неопределенности.

Разговор мужчин я слушала краем уха. Но и этого хватило чтобы понять — Арсений упрямится, очевидно, из-за меня. Я ему сейчас как гиря с цепью на ногах. Понимание своего статуса хлопотной обузы снова вызвало ощущение, будто на сердце уложили булыжник размером с автомобиль. Поэтому я и вмешалась. Ему нужно отдыхать и лечиться, а не сидеть тут и гадать, как бы так половчее извернуться, прикрывая всю такую бесполезную меня. Но на мое вмешательство Арсений отреагировал настолько странно, что в первый момент я просто опешила. Совершенно забив на присутствие посторонних, он устроил голову у меня на коленях, уткнувшись лицом прямо мне в низ живота, и еще и обхватил здоровой рукой бедра, вжимаясь сильнее. В этом элементарном движении и позе было столько неприкрытой интимности, что меня вначале бросило в жар от смущения, а потом буквально прострелило возбуждением и невесть откуда взявшейся нежностью и трепетом, начисто сметая мое раздражение и уничтожая попытки внутренне отстраниться и посмотреть на ситуацию разумно. О каком здравом смысле может идти речь, если все, что я могу сейчас ощущать — это его захватывающую меня без остатка близость, обжигающее дыхание, с легкостью проникающее сквозь кожу намного глубже, чем все недавние переживания, злость и разочарование. За пару секунд вдруг оказалось, что не так уж и важно все, что будет потом, потому что вот этот простой контакт многократно значимей всех возможных последствий. Он есть, он настоящий, а будущая боль лишь одна из вероятностей. А значит, я разберусь с этим позже, когда придет время.

Погладила Арсения по волосам и буквально разомлела от его долгого протяжного вздоха, откровенно демонстрирующего крайнюю степень удовольствия. Оно буквально перетекло в меня, поселяя внутри ощущение удовлетворения и отодвигая остальное прочь. Арсений бормотал мое имя, явно стараясь сосредоточиться и что-то сказать. Разобрать нормально мне удалось лишь требование не вздумать куда-то исчезнуть, а так же как он отдал приказ выкатываться из его головы всем, кроме меня, или что-то вроде того, вызвавший приступ веселья у мужчин, сидевших впереди. И опять я вдруг испытала необъяснимое желание встать на его защиту, когда они начали хоть и беззлобно зубоскалить над его бормотанием. Арсений между тем уснул, по-прежнему продолжая сжимать мои бедра в захвате. И мне в этот момент показалось, что я готова вот так сидеть вечность, просто от того, что он во мне так сильно нуждается, и плевать, насколько это далеко от правды.

Однако безмятежность моя испарилась, едва мы подъехали к нашему коттеджу, и я с ужасом увидела зашторенные окна гостиной на первом этаже. Казалось бы, что тут такого: яркое солнце, любопытные взгляды — вполне закономерно… Но нет. Только не в доме мамы. После смерти папы, когда окна, зеркала, стеклянные поверхности должны были быть закрыты черным крепом, мама не выносила зашторенных окон. Вообще никаких. Ни шторы, ни жалюзи, ни роллеты… Закрытое чем бы то ни было окно моментально погружало ее в состояние глубочайшей депрессии. Дядя Максим сперва не понимал, в чем дело, и по привычке зашторивал окна в спальне на ночь. До тех пор пока я не объяснила ему, почему мама по утрам плачет и уходит в сад. С тех пор шторы в нашем доме не задергивались никогда. Вообще. А тут… В доме точно были чужаки. Я уверена на все двести процентов. Я еще даже из машины не вышла, но очередного замеченного зашторенного окна мне хватило для того, чтобы паника вцепилась в горло железной хваткой.