Седьмая вода

Оказалось, что мой отец и Максим Григорьевич были знакомы и дружили еще задолго до того, как папа встретил маму. Вместе они и начинали службу. У них был командир — настоящий герой и образец для подражания, похожим на которого мечтали стать оба молодых мужчины. На первом же году службы он погиб, прикрывая их — зеленых и неопытных. Тогда оба: и папа, и дядя Максим дали обещание, что увековечат память об этом человеке хотя бы в именах своих детей. Первый же мальчик, родись он (не важно, у кого), должен был быть Арсением. Спустя какое-то время дядя Максим встретил мать Сени и женился, потом судьба развела его и папу по разным концам страны. Маму мою отец встретил, когда ей едва стукнуло 17, и влюбился без памяти. А она… она относилась к нему очень хорошо и, определенно, тоже ответила вначале. Но, в отличие от чувств отца, ее собственные так и не переросли в любовь. Однако же замуж она вышла и была счастлива и довольна, тем более что почти сразу после свадьбы забеременела. Отец души не чаял в ней и будущем ребенке. Когда стало известно, что будет мальчик, естественно, вопрос об имени и не стоял. Вот так и пошло, что все месяцы беременности папа и мама говорили со своим будущим сыном, звали его Арсением, готовились стать полноценной счастливой семьей. А потом было несчастье, которое все разрушило. Мама плакала, когда говорила об этом, и я сама задыхалась, ощущая ее боль, такую, которая не стихает с годами, не притупляется. Мальчик умер и едва не забрал маму с собой. Ее проблемы с сердцем были родом из того же времени. Родители отдалились друг от друга, так как единственный способ пережить горе, который знала мама, это уйти в себя.

Спустя время папу перекинули на новое место службы, и там они встретились с Максимом Григорьевичем снова. К тому времени он был уже женат, и у него был маленький сын. Арсений.

И случилось то, что происходит в жизнях людей сплошь и рядом. Мама и дядя Максим влюбились друг в друга. Мгновенно, безрассудно и совершенно безнадежно, потому что оба были несвободны. Когда узнаешь такое о ком-то постороннем, то это кажется неприятным, но естественным ходом вещей, из разряда «ну, что же тут поделаешь». Но не тогда, когда это касается твоих родителей, чьи отношения виделись мне всегда не просто образцом — идеалом, недостижимым для других эталоном. И вот теперь оказывалось, что в совершенной картине моей памяти масса темных или затертых мест, да и вся она совсем не та, к которой я привыкла. На то, чтобы смириться с этим, мне понадобилось время, но в итоге я признала для себя, что мои родители — не совсем те люди, какими я их себе представляла. И это не их вина, а мое заблуждение. Это не делало их лучше или хуже, это просто было правдой.