Седьмая жена

Дальше за Федей – Катерина-доводчица. Еще девчонкой первой ябедой в школе была. Такой и осталась. Не может выпустить пера из рук, пишет и пишет без наград и похвал, с чистой страстью воплощает свое назначение. Писала она чекистам про бывших кулаков и купцов, писала немцам про бывших чекистов, писала вернувшимся чекистам-энкведистам про будущих немцев, то есть про тех, которые пока только у баб в животах немецкими пяточками колотят. Писала мужу про жену, жене – про мужа, бригадиру – про прогульщика, председателю – про тайных сборщиков колосков, инспектору – про тайных продавцов мясного, прокурору – про тайных гонщиков спиртного. Сколько судеб разбила, сколько жизней погубила – а вот, поди ж ты, сидит рядом со всеми, смеется и чокается. Потому что так уж ей было назначено, а против назначенного человек идти не может.

Вот она, великая, блаженная невиноватость!

Разлита, как облако, над столами, всем в ней есть место. И сокрушителю печных труб, и втыкателю запретных березок, и невинно пострадавшему новобранцу без пальцев, и незаслуженно прославленному вечно юному партизану, и удравшему в тракторный коммунизм Вите Полусветову, и писательнице доносов Катерине. И если бы ревнивая сестра невесты явилась вдруг сейчас из дурдома, то и для нее нашлось бы местечко – только убрали бы поленья да топоры подальше. Даже Колхидоновым прощена сегодня их догадливость, даже они тут же сидят, улыбаются осторожно, вынимают рачьи хвостики из скорлупы, угощают соседей принесенным тыквенным пирогом.

Ах как хочется Антону, чтобы и его приняли, чтобы и его окутало это облако! Разве не их он корня? разве не его русско-литовский дед веселил их дедов своими прибаутками? Разве не его еврейско-христианская бабка роняла печальные слезы в эту печальную землю? И разве сделал он в своей жизни что-нибудь такое, чего нельзя было бы простить, за что лишают билета в Невиноватость?

– Я хочу предлагать тост!..

Только поднявшись на ноги, он понял, что зря, что лучше бы ему говорить сидя. Тогда бы и падать не страшно – лицом в блюдо с квашеной капустой. А так – устоит ли на ногах до конца речи?

– Я хочу прославлять всю вашу деревню… Весь Конь, весь Колодец, все дома, все печи, все кровати, все стулья и всех людей, лежащих на тех и сидящих на других… Я хочу выпивать за коров, за свиней, за курей, за гусей и даже за воробей, живущий под крышей… Я зову выпить за все лампы в домах, все электроплитки в кухнях, все фонари на улицах и даже за слабосильный трансформатор на столбе в поле, который не выдерживает перегревательства и отключает нам свет каждые полчаса… Я выпиваю за все огороды, за все дороги сюда и отсюда, за все луга, за все излучины и за все дворцовые леса… Потому что все это я успел залюбить и хочу оставаться здесь навсегда, на все мои оставшиеся трудодни, чтобы строить много домов, сажать много деревьев, рожать много ребенков…

– Ура! – закричало свадебное застолье и потянулось чокаться с Антоном. – Ай да Антоша, ай да иностранец!..

– Слова-то по отдельности у него все кривые, а вместе как складно вышло!

– Оставайся, мил человек, живи с нами…

– Найдем тебе и избу, и жену, и землицы отрежем…

– Ой, дайте я его обойму!..

– Ой, дайте я с ним похристосуюсь!..

– Ой, что ж ты, Федька, бандит, меня за грудь хватаешь?

– Да опомнись ты, Катерина, уж тебе на плечо опереться нельзя.

– На грудь, на грудь оперся, люди добрые. Сейчас жене доведу!

– А что, соседушки, отдадим за Антошу нашу Меладу?

– Толик, эй, Толик, отдашь сестру замуж за иностранца?

– Будете с ним лошадиная скорая помощь – по всей округе коней из дыр вытаскивать…

– Я всем, всем хочу помогать! – закричал в восторге Антон. – Потому что мне назначено всюду бить и побеждать Горемыкала! Мы прогоним клопов от Саши и Маши. Я знаю новый хитрый способ. Мы закроем их дом пластичной пленкой и напустим горячего пару, пока они не сварятся насмерть. Мы будем привозить из Америки не дорогой хлеб, а бесплатную траву домашних лужаек и накормим семьдесят семь коров! Мы починим трансформатор в поле и переложим всю гниющую картошку и морковку из мелких погребов в глубокие холодильники! Мы построим у шаше ларек-ресторан и будем продавать мимоезжим шоферам вареные ракушки со дна реки! Мы поставим давилки под каждой яблоней, и они будут сдавливать падающие государственные яблоки в ничейный сладкий сок, и наши дети будут им напиваться! Мы купим лыжный самолет, он будет каждое утро прилетать на Утиное озеро и улетать в Псков, Ленинград, Москву, полный раков. Мы вспахаем…

Он замолчал, словно налетев с разгону на твердую стену тишины. Он посмотрел туда же, куда глядели все, то есть себе за спину. Там стоял покачиваясь Витя Полусветов, в кепке, украшенной осенними флоксами, в парадном пиджаке, в синих шароварах, подаренных, по слухам, братом – танцором из оперы «Майская ночь, или Утопленница». Витя откинул правую руку и запричитал:

– Ой, братцы, держите мою правую, чтоб я этого заезжего хвастуна не убил до смерти!