Седьмая жена Есенина

Один из них натянул на лысину парик с пшеничными кудрями и объявил себя Есениным, но чтением стихов на поэтических концертах промышлять не стал. Он пошел другим путем – организовал банду. А набрал в нее не каких-нибудь вульгарных налетчиков из окружения Леньки Пантелеева или пана Грициана Таврического – подобрал непризнанных гениев. В банду принимался только тот, кто имел при себе не меньше десяти килограммов рукописей. Сначала их было семеро. Первую акцию, как положено графоманам, провели в типографии. Горький написал разгромную рецензию на книгу основателя банды, и в отместку они сожгли свежеотпечатанный тираж романа «Мать». Устроили костер и заодно увезли сейф из кассы. Для устройства лагеря нашли себе невысокую гору с глубокой пещерой. Гору, естественно, обозвали Парнасом. И клички себе придумали: Тютчев, братья Толстые, Козьма Прутков, Андрей Белый… Взяли банк и антикварный магазин, не оставив следов. Слава пошла. Народ на Парнас потянулся. Но отбор был очень строгий. Однако если человек очень нужен был, не чванились, сами с поклоном шли. Шулер во Львове промышлял и писал новый вариант поэмы «Кому на Руси жить хорошо», за ним специально Тютчева откомандировали. Детективщика нашли, того вроде и широко издавали, но признания все равно не было, кто же станет уважать сочинителя дешевых страшилок, а для банды подобный специалист не лишний. Фантаста, пойманного на плагиате, привлекли, у того смежный талант обнаружился: мастерски подделывал чужие документы. Собралось около двадцати человек. На всей территории Малороссии не было банды, равной им по изобретательности. Ни красные, ни белые, ни серые, ни зеленые – никто не мог их перехитрить. Левка Задов так проигрался в карты Некрасову, что махновские планы Есенин знал лучше самого Нестора Ивановича. Красные по указанию Троцкого собрали церковное золотишко и отправили обозом в Москву. В сопровождение отрядили семь человек, а четверо из них, включая командира, оказались из банды. Они у красных в самых ярых активистах ходили: стенгазету выпускали, наглядную агитацию готовили, боевые песни сочиняли – лучшей почвы для роста графоманам и придумать трудно. И не дошел обоз до Кремля – пропал без единого выстрела. И гетмановское золото до немецкой казны не доехало. Отбила ценности вроде бы атаман Маруська, но наводка была графоманская, а потом махновский контрразведчик Левка Задов, он же будущий чекист Зиньковский, соблазнил доверчивую женщину и умыкнул награбленное. Сценарий соблазнения сочинили братья Толстые, которые забрали себе две трети добытого, а последнюю треть Левка проиграл Некрасову. Деньги, между прочим, они планировали потратить на выпуск собственного журнала.

Врагов у них было больше, чем у кого-либо: и Троцкий за ними гонялся, и Блюхер, и Петлюра, но те, кому не везет в любви, ужасно везучи в игре. И все-таки – сколь веревочка ни вейся… Губит людей не пиво, губит их аппетит. А графоманов – честолюбие. Захотелось самозванцу привлечь в банду самого товарища Сталина. Узнал про его стихотворные неоцененные опыты, про лихие экспроприации и загорелся, решив, что лучшего начальника штаба для банды не найти. Послал Тютчева на переговоры. Товарищ Сталин без колебаний согласился – какой из начинающих поэтов откажется от возможности побеседовать с Есениным. Где состоялась эта встреча – никто не знает. Но банда и ее золотой запас исчезли. И забыли о ней подозрительно быстро.

Настоящего Есенина, между прочим, никуда не вызывали. Видно, самозванец признался на допросе. А куда денешься, если под золотоволосым париком – лысый череп. Кстати, о париках, говорили, что при нем всегда был запасной. Может, это и сгубило?

Много их появлялось в разное время и в разных местах. Но мне хотелось бы рассказать про некоего Звезденко. Этот не просто самозванцем был, а двойником. Вылитый Сереженька. Пятая жена встретила его ночью возле «Стойла Пегаса» пьяненького, ну и повела домой от греха, чтобы в Тигулевку не забрали. И только в постели догадалась, что изменила Есенину неизвестно с кем. Догадалась и чуть было с собой не покончила. Но об этом чуть позже.

Звезденко стихов совсем не писал. Трех строк связать не мог, но ему страшно хотелось быть поэтом. Да тут еще и внешностью есенинской Бог наградил. Или бес подшутил? Когда его в первый раз с Есениным перепутали, совсем парень покоя лишился. Дамочка одна истеричная в Харькове подошла с книжкой и автограф попросила. Стихов сочинять не умел, но сметка имелась. Нацарапал на обложке пару слов – и сразу же в книжную лавку. Купил два сборника. С памятью ему повезло, но еще сильнее ему повезло, что родился он в городе, рос среди русских и говорил без акцента, а то получилось бы как с пушкинскими стихами, когда вместо: «паду ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она» звучало: «чи гэпнусь я дрючком пропэртый, чи мимо прошпиндорит вин». Сидел дома и зубрил, вставал чуть свет, а ложился под утро, даже в обед с книжкой не расставался.