Седьмая жена Есенина

Светка постеснялась заговорить о любви. А если бы у подруги не хватило ума? Что бы она ответила? Обманывать было глупо. И Светку, и себя. Не знала она ответа. Спросила бы о любви к его стихам? Отчеканила бы твердое «нет». Только не от страха ли? Все-таки, если без лукавства, чувствовала в них скрытую силу. Восторги окружающих подпевал на нее не давили, сама догадывалась. Точнее было бы ответить: «Моим стихам не нравятся его стихи». И что же получалось: стихи – не любят, сама – в дремучих сомнениях, – так зачем же ехать? И все-таки что-то тянет туда, к некрасивому, пьющему, вздорному… Если очень долго задавать вопрос, ответ можно выклянчить, правда, не совсем приятный. Не сама ли издевалась над знакомой поэтессой, пламенно и восторженно прыгающей из одной полезной постели в другую; поднималась как по ступенькам, выбралась из-под рецензента, залезла под редактора. Впору и над собой издеваться, но оправдания приходили очень легко. Поэт был слишком занят собственной персоной, чтобы за кого-то хлопотать, и не из тех, кто умеет проталкивать, и уж тем более стихи, которые самому не интересны. Этим она не обольщалась. Но надежда? Коварнее надежды только вино. Та поэтессочка, заработав две книжки, получила членский билет и перестала писать. Наверняка объясняла кому-то, что охладела к стихам, не догадываясь, что это они охладели к ней. А вдогонку напоминал о себе другой, но до боли похожий сюжетец. Забрела на «встречу со зрителем» и услышала, как молодая, но знаменитая актрисуля, выскочившая в юном возрасте за режисера, глядя на которого можно прийти в ужас от мысли, что надо ложиться с ним в постель, заявила, что может легко обойтись без кино. А другая великая актриса почему-то не может без него обойтись, цепляется из последних сил. Не потому ли, что свалившийся с неба ранний успех быстро сменила глухая многолетняя пауза, пересыщенная борьбой за выживание. Память о бесчисленных оскорблениях, унижениях, сомнениях и прочих пытках умоляет потерпеть и отыскивает соломинку даже при полной безнадежности.

Никакой выгоды замужество ей не сулило – в этом она сумела убедить себя. Но у Веры Петровны скорее всего другое мнение. Абсолютно обратное. И она посчитает святой обязанностью донести его до окружения усыновленного ею Поэта. Самое обидное, что с подозрениями «домработницы» очень легко согласиться, они на поверхности и без нее напрашиваются, – а противопоставить нечего. Может быть, потому и ехала, чтобы доказать свое право и свою правду?

Билет она купила заранее и телеграмму отбила. Но сомневалась, даже отправляя посылки на новое место жительства. Небогатое «приданое» уместилось в три десятикилограммовые коробки. Разумнее было что-то оставить у Светки, но после недолгих колебаний упаковала все и не только потому, что не захотела обременять подругу своими заботами. Общие тетради со стихами и любимые наряды уложила в чемодан. Сентябрь стоял подозрительно теплый, но плащ упаковывать не стала, да и места для него не было. Везла с собой и пятьдесят книжек Поэта, купленных на случай, если в магазины города книга еще не дошла. Посылки отправляла на «до востребования», а обратный адрес пришлось писать Светкин, но все-таки надеялась получить сама. Хотя… Сколько ни гони от себя дурные мысли, сколько ни запирайся от них, они, ползучие, всегда находят щели.

Поезд пришел еще засветло. Поэта на перроне не было. А слезы тут как тут, – заждались, родимые, не вылитые на долгих проводах, заспешили встречу обмывать. Уговаривала себя, ругала, успокаивала, а они, подлые, бежали и бежали. Поезд отправился дальше. Перрон опустел. Одна, красивая, заплаканная, возле ног чемодан, в руке сетка с книгами жениха. А в чемодане, между прочим, заждался выхода роскошный пеньюар, хорошо еще удержалась и не купила с дури подвенечное платье.

И все-таки напрасно паниковали слезы. Не забыл, не загулял, явился. Узнала его в мужичке, суетливо перебегающем через рельсы с другого перрона. Встречающих было трое. Все наперебой извинялись, особенно старались спутники Поэта, заверяя, что опоздали по их вине.

– По вашей вине или по вашему вину?

– Блестяще! – поспешил оценить ее банальный каламбур самый молодой из троицы. – Старик, твоя невеста не только красива, но и остроумна.

– Ты почто чужую бабу смущаешь? – одернул его самый старший и, склонив крупную кудлатую голову, представился: – Соколов, с московским Соколовым прошу не путать.

– Такого колоритного мужчину разве можно с кем-то перепутать, – польстила на всякий случай.

– Я против Володи ничего не имею, но чужой славы нам не надо.

Младший подхватил чемодан, старший забрал из ее рук сетку с книгами, а тот, ради которого бросила все, стоял чуть поодаль и глупо улыбался.

– Ну, здравствуй, – тихо сказала она.

– Видишь, какой я нехороший, даже встретить как следует не могу. Без цветов. Без шампанского.

– Не переживай, цветы уже были…