Седьмая жена Есенина

И все равно – ни строчки. Дома словно воздуха не хватает. Наверное, так чувствуют себя на подводной лодке после аварии. Проваливался в какое-то забытье. Сидел, тупо уставившись в окно или в стену – без разницы, все равно ничего не видел и не слышал. Сидел и курил. На день двух пачек не хватало. Тебе казалось, что все это напускное, будто я изображаю задумчивость и самоуглубление. А был всего лишь обыкновенный похмельный синдром, перешедший в приступ хандры. Подобное и раньше частенько случалось. И ты вроде бы мирилась с этим. Жалела несчастного, непризнанного. А теперь вот свалилась на голову мужику шальная слава, и головокружение началось, и начал он изображать из себя – эти домыслы я тебе приписывал. Каждый думает, предположения строит, а воздуха в квартире не хватает. Подводная лодка лежит на дне, и никто не знает, как устранить поломку. Я злился, ты хмурилась…

Не о том я. И метафора не та. Слова, слова, запутался в словах.

Значит, надо выпить. Только хватит ли до утра? И все равно выпью.

А ведь никаких романтических игр не было. Никаких тайных свиданий. Никаких клятв, даже банальных признаний не потребовалось. Но стоило подвернуться удобному случаю, и это произошло. Я не оправдываюсь и не пытаюсь переложить вину на нее. Все эти случаи подыскивал я сам. Потом было стыдно, гадко на душе, но хвативший власти бес не желал слушать никакие доводы. Он злорадно хохотал мне в лицо, обзывал слюнтяем и поддразнивал, заверяя, что самые звенящие строки на самом дне, в самой грязи. Да я и без него это знал. Уверен был, что они где-то совсем рядом. И такие строки, которые Андрею ни в кошмаре, ни в самом светлом сне явиться не могли. К стихотворению ревновал. Его, но не ее. Как будто между ними ничего не было. А бес не унимался, дразнил примитивно и грубо.

В тот проклятый день опохмелился и уже к обеду был хорош, приперся к ней на работу и увел к нам домой. Зачем, спрашивается? Когда протрезвел, почти ничего не мог вспомнить. И ведь наверняка соображал, что ты можешь прийти в самый неподходящий момент. И ты пришла.

Отлеживался у старого геологического приятеля на даче. Стихи появились уже на третий день. Писались легко, почти набело.

Вчера, увидев тебя возле калитки, я хотел сбежать. И сбежал бы, если бы имелся потайной ход. А убегать на виду, это уже слишком смешно, унизительно, подло, и т. д. и т. п.

Ну, написал я в результате два десятка стихотворений. Хороших. Честное слово, настоящих. Но стоят ли они твоих слез? Ответ вроде напрашивается сам – разумеется, не стоят. Он-то напрашивается, а я – ответить не могу.

Промолчали целый вечер. Спали на разных диванах. А утром дождался, когда ты уйдешь на службу, и смылся.

Вот и все. Теперь имею полное право налить.

Только непонятно, куда водка делась? Неужели всю выжрал? А кто же кроме? Один здесь, под охраной. Ни гость, ни вор, никто не проникнет ко мне.

Да и самому не выйти. Сразу повяжут. А в тюрьму не хочу. Я там не выдержу. Нельзя в тюрьму.

И сна ни в одном глазу.

А не позвонить ли дамочке из отдела культуры и не попросить ли, чтобы привезла пару бутылочек или хотя бы одну. У нее наверняка имеется на случай прихода дорогих гостей. Разве нельзя назвать поэта дорогим гостем? Кто – я и кто – она? Сейчас и позвоню. Сначала спрошу, помнит ли она передачу под названием «К вам в дом приходит песня»? А потом уже по обстоятельствам.

Запросто позвоню. Благо что классик телефоны своих начальников под стеклом держит. Крупными буквами отпечатаны. А мне-то что – это его начальники, а не мои. У поэта единственное начальство, и оно на небе. Но я у него не на самом плохом счету.

Все, звоню.

Позвонил, но спросил почему-то о другом. Спросил, как она смотрит на то, что я повешусь. Она поинтересовалась, сколько сейчас времени, хотя надо было бы спросить, который час. Я сказал, что 5 часов 33 мин. Она сказала: «Вешайся ради бога». Не по чину вроде бы партийной даме о Боге вспоминать, но что с ней поделаешь.

Сейчас упакую послание в конверт, заклею и напишу адрес.

Эх, выпить бы. Вон чайник с водой, и заварка есть, но чай не полезет в горло, чего доброго и вырвет, разведу им тут блевотину…

Зато шнур у чайника очень хороший, достаточно длинный и прочный.

Представляю, какой хай они завтра поднимут. Жаль, посмотреть и послушать не удастся.

Прости меня, Люська, прости.

Поэт Г.

Ему казалось, даже не казалось, он был уверен, что обманул их, перехитрил.

Выпивал как-то с балалаечником из оркестра народных инструментов и узнал неожиданную подробность: хмельной музыкант поведал, что главной составляющей профессии является мозоль на пальце. Пока не набьешь, бесполезно мечтать об успехе, но этого мало, надо постоянно поддерживать твердость, стоит расслабиться, мозоль размякнет, и сразу же погонят из оркестра.