Седьмое чувство. Под знаком предсказуемости: как прогнозировать и управлять изменениями в цифровую эпоху

Контроль над водой в те древние времена и контроль над информацией в наши дни не так уж и отличаются. Мы сейчас проходим через смену наших собственных «орудий труда». Формируется новая элита. Нам следует читать Виттфогеля, одним глазом следя за нашей собственной эпохой и особенное внимание обращая на его предостережения: «Подобно тигру, управитель силы должен обладать физическими средствами, с помощью которых он мог бы сокрушить своих жертв, – писал он о тех старых порядках. – Деспотичный правитель во времена господства натурального хозяйства действительно располагает такими средствами». Сейчас, когда информационные сети окружают нас, когда сила воздействия перемещается от языков к серверам, когда переписываются правила экономики, нам следует задаться вопросом: не является ли это все свидетельством зарождения сетевого деспотизма?

В 1930-х годах австрийский экономист Фридрих Хайек, видя, как Европа противится и одновременно заигрывает с идеями нацизма и советского социализма, обнаружил то, что, как он чувствовал, станет глубочайшим конфликтом его эпохи: личная свобода против централизованного планирования. Не стоит забывать, что в ту пору Америка и большая часть Европы находились в глубокой депрессии, их политические системы были на грани краха. Стремительно растущие экономики Советского Союза и Германии, опережавшие США на несколько лет втрое более быстрыми темпами, многим казались привлекательными. Так как Испания, Италия и Япония следовали авторитарным, националистическим путем, популярной стала мысль: не нашли ли эти страны более подходящую индустриальной эре систему? Хайек считал такой вывод попросту жутким. Европа, как намекало название его книги-бестселлера, шла прямо по дороге к рабству. Было ли человеку счастливее, благостнее, целостнее в хаосе рынка и демократии или в упорядоченной машине власти, под стуком каблуков? Хайек проголосовал ногами. Он бежал от нацистов в 1938 году, но весь остаток своей жизни провел в беспокойстве, что в попытке урегулировать риски свободных рынков и умов, Европа, которую он любил, шла к социализму. Он решительно ничего положительного в социализме или фашизме не находил, и он посвятил всю свою жизнь отстаиванию этого. «Мыслима ли большая трагедия, – писал он, – чем то, что мы в своих усилиях построить будущее в согласии с высокими идеалами поневоле создаем полную его противоположность?»

Хайек полагал, что две меры безопасности могут защитить человечество: первая – несокрушимое стремление человека к личной свободе. Вторая – неэффективность систем централизованного планирования. В долговременной перспективе никакой бюрократ за своим столом, никакой экономист со своей логарифмической линейкой не могут обойти саморегулируемый хаос рынка или выборной системы. Находить подходящие цены, поддерживать баланс в политических интересах – и подумать нельзя было, что какой-нибудь технократ способен на такое. Знаменитые слова Черчилля: «Демократия – худшая форма правления, если не считать всех остальных», – не лишены смысла. Стук каблуков казался эффективным до поры до времени. История сама все рассудила и доказала правоту Хайека. Люди хотели быть свободными; рынки знали больше, чем эксперты, регулировавшие их. Мечта плановой экономики начала разваливаться вместе с Советским Союзом в 1989 году.

В наше время также назревает глубочайший конфликт. Это только начавшаяся борьба между индивидуальной свободой и сетевым построением общества. Мы должны интерпретировать вопрос Хайека по-новому: счастливее ли мы, благостнее, целостнее ли в сетевом мире скоростных информационных систем, всюду окружающих нас? Заманчивость постоянного соединения с сетевым окружением – не просто экономический факт. Это стало свойством нашей личности, психологии и даже биохимии нашего мозга. Быть несоединенным, вообще говоря, больно. И если рвение человека к свободе никуда не делось и остается нашей защитой, то вторая мера безопасности Хайека, по-моему, размывается. Глобальные сети, скорости машинного интеллекта могут оказаться значительно более эффективными, чем централизованное планирование; они будут знать больше, чем любой высший чиновник. Временами они в своей связанности и интеллектуальности могут быть даже продуктивнее, чем существующие системы, рынки или выборные системы.