Седьмое лето

Лет сорок назад, когда орудия сельскохозяйственного труда уже вовсю усовершенствовались и очень облегчили жизнь деревенского работяги, мужики в Егре, под давлением своих же баб, пришли к выводу, что пора бы научится отдыхать, причём по возможности, культурно, как «в заграницах». И поработали они лопатами, и потрудились на славу, и углубили овражек небольшой, что рядом находился, и пропустили через него речушку Камышевку, и благоустроили близлежащую территорию, и приготовили всеобщее место для приятного времяпрепровождения, и возгордились собой трудящимися, и напились потом тоже не слабо.

Вот оно – рождение.

Затем, в биографии водоёма появилась новая глава – и имя ей «Имя».

«А масло то масленое не по масленому».

Из своей «ссылки» вернулась Любочка Дубцова и сразу же облюбовала живописное место омовения и солнечных ванн. «Хоть какой-то островок цивилизованности, эстетства и тонковкусия, в этом царстве уличных туалетов и свекольных румян» – любила она периодически повторять. Причём это изреченье преподносилось всем и не по разу, но глаголющая, умудрялась произносить его постоянно на свежий манер и с новыми интонациями, так что оно не приедалось – каждый раз, как в первый. Под её руководством, со временем поистрепавшееся место было облагорожено, и «для придания антуражу» сколочено несколько беседок – чтоб «как в рассказах Мопассана». Егринцы отродясь не слышали о французском писателе девятнадцатого века (да и сама «Ветреная леди перемен» больше трёх не осилила), но, непривычное для русского уха слово, понравилось. С тех пор, пруд стал зваться Мопассановским.

Павлик стоял у самой кромки воды и, прищурив глаза, с наисерьезнейшим видом, вглядывался в гладкую поверхность, в поисках маленьких пузыриков, которые могли бы собой выдать месторасположение Сом Сомыча.

Прошлым летом, в июле, Марина с сыном пришли на искусственный водоём и распределились каждый по своим делам – она в беседку читать книгу, он плескаться у берега.

Писанина современного автора хоть и была довольно таки интересной, но чувствовалось искусственное и через силу притянутое добавление «воды». И всё это только лишь для того, чтоб уложиться в минимальную издательскую норму – десять авторских листов, а это без малого четыреста тысяч знаков. Вот и приходилось читателям продираться через ворох ненужных, и не особо влияющих на главную сверхзадачу, событий, действий, описаний. Как было бы просто и легко для восприятия, если бы в книгах писалось только главное и самое важное. «Пришел, увидел, победил!» Вот и всё. Так нет, нам надо стол с резными ножками на полторы страницы размазывать, чтоб знали! Да, да, да – именно чтоб знали, ведь без этого треклятого мебельного изделия, которое вообще больше не появится и произойти то ничего видимо не может, и герои не встретятся, и не полюбят друг друга, и не разлучит их коварная судьба, и не воссоединятся их пылающие сердца после череды опаснейших препятствий. Или возьмём для рассмотрения другой пример – «Стань у окна, убей луну своим соседством, Она и так от зависти больна, Что ты её затмила белизною». Ну зачем всё это? Достаточно же было просто – две малолетки, мозгов еще не накопившие, решили поиграть в любовь, взрослые, разумные люди им объяснили, что этого делать не стоит, ну и в итоге, чтоб кому-то что-то доказать, он траванулся, она закололась. Всем же всё понятно – это раз, кучу сэкономленного времени – это два, минимум потраченных печатных листов, соответственно меньше вырубленных деревьев, значит лучше экология и здоровее потомство – это три. Вот такая не хитрая арифметика. Писательская болезнь к длинному и не нужному слову, приправленная, установленными неизвестно кем, неоправданно завышенными издательскими стандартами по объёму и количеству, приводит к ослаблению иммунитета наших с вами детей и подверженности их к всевозможным болезням, как физическим, так и эмоциональным. Так что можно не бояться мифического восстания машин и истребления человечества, самоуничтожающий механизм уже запущен Достоевским, Гоголем, Толстым, Пушкиным, Шекспиром, Гёте, Данте, Хемингуэем, Ремарком и другими деятелями тайного культа «Чернил и пера». Гроб сколочен, всем занять свои места, пора закрывать крышку и вбивать гвозди, в таком количестве созданные Дарьей Донцовой. А этого Великого Всадника Апокалипсиса не остановит даже Джон Коннер, хоть ежедневно присылай его из будущего.

«И когда Он снял четвёртую печать, я слышал голос четвёртого животного, говорящий: иди и смотри.

И взглянул, и вот, конь бледный, и на нём всадник, которому имя «Смерть»; и ад следовал за ним;

И дана ему власть над четвёртою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными»[16]