Седьмой дневник

В Одессе брюки некогда надев,
ты попусту не лез в борьбу с режимом,
но щедро наделял ты юных дев
своим ветхозаветным содержимым…

Друзьям ты и поддержка, и опора
по жизни скоротечной и шальной,
любая, где ты трудишься, контора
становится притоном и пивной…

А на шестидесятилетний юбилей (как же молод он, мерзавец!) я о нём написал гораздо подробней:

Я помню, как, исход верша,
в душевно-умственном провале,
достичь земли своей спеша,
мы в Вене грустно застревали.

И тут, как древний Одиссей,
вселяя в сердце светлый дух,
евреям, словно Моисей,
являлся Ицик Авербух.

А сам он жил без капли жалобы,
легко, как будто занят танцами,
его энергии достало бы
на две больших электростанции.

Себе красотку из Йемена
он в жёны взял, служа примером,
что два еврейские колена
соединить возможно хером.

А убежав от суеты,
в часы, когда повсюду спали,
трёх деток редкой красоты
он настругал на радость Тали.

С охотой он и ест, и пьёт,
всех веселит, судьбу не хает,
и так при случае поёт,
что Пугачёва отдыхает.

Весь век живя среди людей,
он не застыл, хотя начальник,
и много всяческих идей
он дарит нам, кипя, как чайник.

Со всеми он живёт в ладу,
ему забавна глупость наша,
он даже хвалит ту бурду,
что густо варит Окунь Саша.

Ценя его за ум и сметку,
я очень с Ициком дружу,
и с ним бы я пошёл в разведку,
но, слава Богу, не хожу.

Ему сегодня шестьдесят,
но только что ему с того,
и ни минуты не висят
без дела органы его.

Сияет свет на наших лицах,
пойдём – куда ни позови.
Мы очень рады, милый Ицик,
что современники твои.

А о любимой дочке Тане я люблю рассказывать одну чисто пророческую историю. Ей было шесть лет, когда я её повёз куда-то. Исполнилось как раз полвека с образования Советского Союза – всюду флаги трепыхались, и какие-то из громкоговорителей плескались песнопения и бравурные речи. Стоя возле меня в битком набитом автобусе, малютка Таня сказала исторические слова:

– Лучше ехать на такси, чем со многими народами.

Сами народы это осознали только двадцать лет спустя.

А вскоре (как же время-то летит!) явились к Тане мы на юбилей. И я прочёл ей оду на сорокалетие: