Седьмой гном

— Ну вы цены-то видите, женщина? Считать разучились? — донеслось из-за кассы.

— Извините… Солнышко, я потом куплю, ладно?

Девочка скуксилась, наморщила хорошенький носик, но через минуту уже «водила» по прилавку длинноногую Барби с замысловатой прической и обкусанными кистями пластиковых рук.

— Так, ребятки, едим здесь, в автобусе жевать неприлично, — женщина откинула капюшон и поправила черную ленту в светлых волосах. Затем кивнула в сторону скамейки у стены. — У нас пятнадцать минут. Автобус ждать не будет.

Чердынцев увидел бледное лицо и сиреневые подглазины. Темная лента, по всей видимости, была траурной. Он коротко вздохнул. Когда семейство отошло в сторону, пододвинул поднос и оказался на месте блондинки.

Дородная лоснящаяся кассирша с ярко-красными глянцевыми ногтями потыкала в кнопки карандашом и подняла на Макара прекрасные насурьмленные очи. У ее локтя на тарелке возвышалась горка с надкушенными бисквитами и пирожками, а в уголках рта скопились сахарные крошки.

— Что застыл, красавчик? — широко улыбнулась она, и Чердынцев брезгливо отметил следы розовой помады на ее зубах. — Хочется чего-то необычного? — добавив томности в голос, вскинула она и без того изогнутую донельзя бровь.

— Да! Будьте любезны, — пытаясь сохранить серьезное выражение лица, ответил Чердынцев. — Корзиночки у вас есть? Такие — с розочками и повидлом? И еще эклеры. Только, пожалуйста, свежие. И сок, пожалуйста, две пачки.

— Найдем! — «Прелестница» визгливо крикнула в сторону кухни: — Тонь, корзинки готовы? — похлопав ресницами, она легла мощной грудью на сложенные руки. — Все для вас…

За спиной Макара зароптали остальные посетители. Послышался стук блюдец. Когда с кухни доставили тарелку с пирожными, Чердынцев попросил пластиковую коробку, отсчитал обозначенную сумму и направился к свободному столику, попутно поставив коробку и сок перед женщиной с детьми. Блондинка подняла глаза и поджала губы, но Макар лишь качнул головой и подмигнул девочке.

Сев лицом к окну, он стал хлебать борщ, который оказался вполне приличным. Впрочем, Макар не был избалован домашней едой, а испортить борщ, по его мнению, могли только избранные. К счастью, с такими он еще не сталкивался.

— Дядя, спасибо! — Белокурая Барби помаячила у его плеча, и Чердынцев успел щелкнуть ее по носу.

— Спасибо, — сказала женщина, придерживая дверь, пока ее дети протискивались, держа коробку вдвоем.

Чердынцев сжал кулак и поднял его в воздух, обозначая свое отношение. И произнес при этом:

— Но пасаран! *

Ее губы дрогнули в улыбке.

Через окно Чердынцев видел, как они сели в автобус, а потом махали, прижимая ладони к стеклу. Скорее всего, они его не видели, но Макар тоже помахал им в ответ.

— М-да, кому на Руси жить хорошо, тому и везде неплохо…

*No pasaran (исп.) — буквально эта фраза переводится как «они не пройдут». Нередко ее используют в разных контекстах и тогда она может означать ненависть, солидарность, приветствие при встрече, пожелание или напутствие на прощание (Держись!», «Прорвемся!»).

Глава 3 Серафима

За окном завывала декабрьская вьюга, колкие снежинки бились о стекло, а промерзшие уличные ставни ритмично и гулко постукивали от ветра. Сима медленно вытянула ноги, чтобы не мешать Илюшке упираться коленками в ее живот, и сразу же ощутила, как повеяло холодом от стены. Дыхание мальчика выровнялось, но сквозь сонное полузабытье она все еще слышала булькающие хрипы в его груди. Завтра нужно будет обязательно выбраться из дома, чтобы купить молока. Кажется, при въезде в поселок есть продовольственная лавка. Вот только вряд ли в ней можно расплатиться картой, которую, к тому же, могут отследить, а наличных у нее осталось совсем немного.

Впрочем, надо радоваться уже тому, что на старой даче есть свет, электрическая плитка и запас круп. Конечно, с давно истекшим сроком годности, но на первое время им уже хватит. На первое время… А что дальше?

Сима глубоко вздохнула и уткнулась лицом в подушку, от которой пахло то ли нафталином, то ли слежавшимся пухом. Илюша заворочался, выпростав из-под тяжелого ватного одеяла горячие ладошки, и желание плакать у нее тут же пропало. В груди стало тепло от подступившей нежности и сладкой боли.

— Ма… — пробормотал мальчик во сне.

— Тш…тш… — Серафима нашла губами его висок и прижалась к нему губами.

Сон окончательно пропал. Укутав сына, Серафима уставилась в оклеенную бумажными обоями стену, стараясь прогнать непрошенные мысли. Но словно назло, они настойчиво лезли обратно, насмехаясь и тыча страшными картинами произошедшего — мертвое лицо Горецкой с приподнятой над вставной челюстью верхней губой, скрюченные пальцы на отполированной столешнице, и разорванное кружево воротничка на ее сморщенной шее… Сима едва успела подавить рвущийся наружу стон, чтобы не разбудить Илюшу.