Седьмой крест

Всюду была разбросана одежда всех цветов и покроев; от запаха, еще более сильного, чем в передней, у Георга чуть не закружилась голова. Фрау Марелли освободила для него стул. Она вышла. Георг окинул взглядом все эти странные предметы: юбку, блиставшую черным стеклярусом, венок из искусственных цветов, белый плащ с капюшоном и заячьими ушами, лиловое шелковое платьице, но он был слишком измучен, чтобы на основании всего этого прийти к каким-либо выводам. Он опустил глаза на свою обтянутую носком руку. Рядом зашептались. Георг вздрогнул. Сейчас его схватят, сейчас звякнут ручные кандалы. Он вскочил. Фрау Марелли вернулась, через обе руки было перекинуто платье и белье. Она сказала:

– Ну, переодевайтесь. Смущенный, он признался:

– У меня нет сорочки.

– Вот сорочка, – отвечала женщина. – Что это у вас с рукой? – вдруг спросила она. – Ах, поэтому-то вы и не выступаете?

– Ничего, – сказал Георг, – я не хочу ее развязывать. Дайте мне какую-нибудь тряпку.

Фрау Марелли принесла носовой платок. Она оглядела Георга с головы до ног.

– Да, Беллони дал правильно ваш размер. У него прямо глаз портного. Он вам настоящий друг. Хороший человек.

– Да.

– Вы были вместе ангажированы?

– Да.

– Только бы Беллони не сорвался. Он последний раз произвел на меня неважное впечатление. А вы, что же это с вами приключилось?

Покачивая головой, смотрела она на его изможденное тело, но ее любопытство было просто любопытством матери, народившей кучу сыновей и поэтому имевшей почти на все случаи жизни (касайся они тела или души) какое-нибудь обт.яснение. Такие женщины способны утихомирить самого дьявола. Она помогла Георгу переодеться. Что бы ни таилось в ее непроницаемых глазах, похожих на черный стеклярус, недоверие Георга исчезло.

– Бог не дал мне детей, – сказала фрау Марелли, – тем больше я думаю обо всех вас, когда вожусь с вашей одеждой. Я и вам скажу: осторожнее, иначе вы сорветесь. Ведь вы такие друзья. Хотите взглянуть на себя в зеркало?

Она повела его в соседнюю комнату, где стояли ее кровать и швейная машинка. Здесь также повсюду были навалены странные наряды. Она раскрыла створки большого тройного, почти роскошного зеркала. Георг увидел себя сбоку, спереди и сзади. Он был в котелке и в желтовато-коричневом пальто. Его сердце, которое столько часов вело себя вполне благоразумно, вдруг бешено забилось.

– Теперь вы можете показаться на людях. Когда человек плохо одет, ничего ему не добиться. По одежке встречают, говорит пословица. А давайте-ка я соберу вам ваше старое тряпье. – Он последовал за ней в первую комнату. – Я вот тут счет написала, – продолжала фрау Марелли, – хотя Беллони считал это лишним. Не люблю я эти счета. Вот посмотрите на капюшон, ведь почти три часа работы. Но посудите сами, могу я у человека, которому костюм зайца и нужен-то всего на один вечер, отобрать чуть не четверть его жалованья? От Беллони я получила за вас двадцать марок. Я совсем не хотела брать этой работы. Мужские костюмы я чиню только в исключительных случаях. По-моему, двенадцать марок – не дорого. Вот, значит, восемь. И кланяйтесь Беллони, когда с ним встретитесь.

– Спасибо, – сказал Георг. На лестнице у него еще раз мелькнуло подозрение: а вдруг за входной дверью следят? Он был уже почти внизу, когда старуха крикнула ему вдогонку, что он забыл свой сверток с одеждой.

– Сударь! Сударь! – звала она. Но он не обернулся на ее зов и выскочил на улицу, которая была тиха и пуста.

– Видно, Франц нынче совсем не придет, – говорили у Марнетов, – поделите его оладью между детьми.

– Франц не тот, каким он был раньше, – сказала Августа. – С тех пор как в Гехсте стал работать, он для нас пальцем не шевельнет.

– Устает он, – сказала фрау Марнет. Она хорошо относилась к Францу.

– Устает, – насмешливо повторил ее сухонький сморщенный муж, – я тоже устаю. Подумаешь! Если бы у меня было определенное рабочее время, а то не хочешь ли – восемнадцать часов в сутки.

– А помнишь, – возразила ему фрау Марнет, – как ты перед войной на кирпичном заводе работал? Вечером прямо с ног валился.

– Нет, Франц не потому не приходит, – сказала Августа, – что он замотался, наоборот: у него наверняка во Франкфурте или в Гехсте какая-нибудь краля есть.

Все посмотрели на Августу, она посыпала сахаром последние оладьи, и ноздри ее раздувались от жажды посудачить.

Ее мать спросила:

– Он, что же, намекал?

– Мне – нет.

– Я всегда думала, – сказал брат, – что Софи к Францу неравнодушна, тут ему действительно только руку было протянуть.

– Софи к Францу? – сказала Августа. – Ну, значит, ей свой огонь девать некуда.

– Огонь? – Все Марнеты очень удивились. Всего двадцать два года назад в саду у соседей сохли пеленки Софи Мангольд, а теперь у нее, как утверждает ее подруга Августа, вдруг какой-то огонь оказался.

– Коли у нее огонь, – сказал Марнет, блестя глазками, – так ей топливо надобно, щепочки.