Седьмой крест

– Ты всегда любил порассуждать, Жорж, – сказал Пауль, – ну, а теперь как будто стал потише. Раньше ты бы мне подробно начал объяснять, какие грехи у меня на совести. – Он засмеялся. – Помнишь, Жорж, ты раз пришел ко мне – щеки горят… Я был тогда безработный, но все равно, ты как с ножом к горлу пристал, чтобы я непременно купил у тебя… что-то про китайцев. Вот непременно я, и непременно купи, и непременно про китайцев!… Только не вздумай мне сейчас про испанцев размазывать, – продолжал он сердито, хотя Георг молчал. – Только с этим не приставай ко мне, ради бога! Как-нибудь там и без Пауля Редера справятся. Видишь? Уж на что они защищались, а все-таки их побили! Дело вовсе не в моих несчастных капсюльках… – Георг молчал. – И вечно ты ко мне со всем этим приставал, а меня это совершенно не касается.

Георг спросил:

– Раз ты делаешь капсюли для гранат, то как же не касается?

Тем временем Лизель прибрала со стола, накормила детей и заявила:

– А теперь скажите папе спокойной ночи и дяде Жоржу тоже скажите спокойной ночи. Я пойду ребят укладывать, а вы можете спорить и без света.

Георг решил: придется пойти на это! Разве у меня есть выбор?

– Слушай, Пауль, – сказал он, словно мимоходом. – Ничего, если я у вас сегодня переночую?

Редер отозвался, слегка удивленный:

– Ничего, а что?

– Знаешь, у меня дома скандал вышел, пусть немножко остынут.

– Можешь хоть жениться у нас, – сказал Редер.

Георг подпер голову рукой и между пальцами взглянул на Редера. Может быть, у Редера и бывало бы порой серьезное лицо, если бы не эти веселые веснушки.

Пауль сказал:

– А ты все еще лезешь на стену из-за всякого пустяка? И всегда ты носился с какими-то идеями, планами. Я тебе уже тогда говорил: меня ты не трогай, Жорж! Терпеть не могу бесполезных мечтаний, лучше думать о похлебке. А эти испанцы – они такие же, как ты. Я хочу сказать – такие, какой ты был раньше, Жорж. Теперь ты как будто угомонился. В твоей России у них тоже не все гладко. Сперва, правда, все выглядело так, что порой, бывало, и подумаешь про себя: «Кто знает, а вдруг и в самом деле?» Зато теперь…

– Что теперь? – переспросил Георг. И быстро закрыл глаза рукой. Но единственный острый взгляд сквозь пальцы успел попасть в Пауля, и тот запнулся.

– Ну да, теперь, ты же сам знаешь…

– Что знаю?

– Как там все пошло наперекос…

– Что пошло?

– Господи, ну чего ты ко мне пристал, не могу же я запомнить все эти имена.

Лизель возвратилась:

– Ложись-ка, Пауль. Ты не сердись, Жорж.

– Георг хочет сегодня у нас переночевать, Лизель. Он дома поругался.

– Ну уж ты и задира, – сказала Лизель. – Из-за чего поругался-то?

– Да это длинная история, – ответил Георг, – я расскажу тебе завтра.

– Ладно, хватит болтать, это ведь сегодня Пауль разошелся. Обычно он после работы совсем раскисает.

– Ну, понятно, – сказал Георг, – с него на работе семь шкур дерут.

– Лучше поднажать да заработать несколько лишних марок, – сказал Пауль. – Лучше сверхурочные, чем эти учебные воздушные тревоги.

– А как насчет преждевременной старости?

– При новой войне особенно не заживешься на белом свете. И не такая уж, я тебе скажу, все это веселая штука, чтобы очень за нее цепляться. Иду, Лизель. – Он огляделся и сказал: – Только вот что, Георг, чем я тебя накрою?

– Дай мне мое пальто, Пауль.

– Какое у тебя чудное пальто, Жорж. Да ты клади подушечку на ноги, только не запачкай Лизель ее розочки. – Вдруг он спросил: – Между нами, из-за чего же все-таки у вас скандал вышел? Из-за девушки?

, – Ах, из-за… из-за малыша, из-за Гейни. Ты знаешь, как он был всегда ко мне привязан!

– А, из-за Гейни… Кстати, я его на днях встретил, вашего Гейни. Ему, наверно, теперь лет шестнадцать – семнадцать? Все вы, Гейслеры, парни хоть куда, но Гейни прямо красавец вышел. Говорят, ему совсем голову задурили: все мечтает в эсэсовцы поступить, в будущем, конечно.

– Как? Гейни?

– Тебе, наверно, все это лучше моего известно, – сказал Редер; он опять сел за кухонный стол. Теперь, когда он снова смотрел в лицо Георгу, у него мелькнула та же нелепая мысль, что и на лестнице: точно ли это Георг? Лицо Георга опять совершенно изменилось. Редер не мог бы сказать, в чем перемена, так как лицо было очень тихое. Но в этом и была перемена, как в часах, которые идут-идут – и вдруг остановятся.

– Раньше у вас были скандалы оттого, что Гейни за тебя стоял, а теперь…

– Это правда, насчет Гейни? – спросил Георг.

– Как же ты не знаешь? – сказал Редер. – Разве ты не из дому? – И вдруг у коротышки Редера сердце отчаянно заколотилось. Он вскипел: – Этого еще не хватало, морочить мне голову! Три года тебя нет, а потом ты приходишь и плетешь вздор. Каким был, таким остался. Морочишь голову своему Паулю!… И тебе не стыдно! Что ты там еще натворил? А уж что натворил, это я вижу, нынче дураков нет. Дома ты и не был! Так где же тебя носило все это время? Видно, здорово влип? Удрал? Да что с тобой, по правде, стряслось?

– Не найдется ли у тебя несколько марок взаймы? – сказал Георг. – Я должен сию же минуту уйти отсюда. Постарайся, чтобы Лизель ничего не заметила.

– Что с тобой стряслось?

– У вас радио нет?