Седьмой лимузин

Генерал Роммель избавил Северную Африку пусть и от последних, зато воистину чудовищных «Сумерков богов». В отличие от своего фюрера, он умел как следует читать штабную карту и, главное, верил тому, что она говорила. В мае, когда американская Первая армия и британская Восьмая практически закончили окружение в Тунисе и Бизерте, он с семьюстами отборными воинами улетел в «Фатерланд», предоставив двумстам семидесяти пяти тысячам немецких, итальянских, вишистских солдат и офицеров сдаться в плен.

Капитуляция была подписана двенадцатого мая, и Алан Эшер провел весь этот день, разъезжая по приморской дороге между мысом Бон и Тунисом. Вместе с ним ехал новый напарник, сержант Мендес, а в джипе также лежали пять коробок, с уже отснятой и подлежащей проявлению кинопленкой, на которой генералы Паттон и Монтгомери торжественно позировали для вечности, принимая капитуляцию у здешнего командования держав Оси.

— Куда ни плюнь, повсюду фриц, а выпить ни хера, — раз за разом бормотал сержант. Алан прощал ему этот вздор, потому что сержант говорил сущую правду. По всей пустыне вдоль тунисского побережья немцы попадались им на глаза, немцев гнали, как стадо; сейчас, когда стрельба прекратилась, они казались на удивление беззащитными. Их молодые лица напоминали Алану, вопреки его собственной воле, об американских солдатах Армии спасения.

Он мчался мимо бесконечной человеческой вереницы, объезжая разбитые, еще дымящиеся, танки и разрушенные командные пункты; ему хотелось попасть в город Тунис еще до наступления темноты. Миновав Хаммам-Лиф, джип разогнался по-настоящему, его покрышки грозно гудели, напоминая шум приближающегося самолета.

Но и на такой скорости они не поспевали вовремя: тени становились все длиннее, а силуэты — все более расплывчатыми. Фары включать нельзя — рискуешь тем, что посадят на гауптвахту за нарушение приказа о светомаскировке. И вот на дороге, в каких-то пятидесяти ярдах впереди, материализовался из полумрака неожиданный путник. Походка у него была странная: словно каждая нога шла сама по себе, не согласуя ни темпа, ни ритма с другой. Черные брюки, белая рубаха с разодранным и окровавленным рукавом. Явное отсутствие, как оружия, так и военной формы придавало незнакомцу вид тревожный и загадочный.

Путник махнул рукой, призывая их остановиться. Он то ли не заметил, то ли проигнорировал нацеленный на него карабин Мендеса.

— Весь день от них улепетываю, — сказал он на хорошем английском, звучавшем, однако же, не на американский лад. Усталость делала его речь несколько невнятной. Итальянец? Француз? Всю руку ему заливала свежая кровь. Имя, фамилия, чин, личный номер? Его темные глаза в недоумении округлились, он сделал два осторожных шага по направлению к джипу, нагнулся к ветровому стеклу.

— Мы даже не знаем, кто он, — вздохнул сержант, помогая Алану уложить незнакомца на пол в задней части машины.

— Да ради Бога, сержант, арабы разобрались бы здесь с ним по-своему, — сквозь рев мотора крикнул Алан. — Посмотрите, впрочем, нет ли при нем документов.

Протянув руку, Мендес взял у незнакомца пропотевшее истрепанное удостоверение и, светя себе карманным фонариком, прочел его вслух.

— Чезале, Элио Антонио. Здесь, сэр, сказано, что он француз, хотя имя как у итальяшки. Номер 32860. Равенсбрюк.

— Равенсбрюк, сержант, это нацистский трудовой лагерь на вишистской территории. — Алан отвел взгляд от дороги. — Попробуйте что-нибудь сделать с его рукой.

Пока Мендес делал Чезале перевязку, Алан посматривал на их неожиданного пассажира. Благодаря методичности нацистов, удалось узнать его имя. Лет сорок, — предположил Алан. Пять футов четыре дюйма, пять футов пять дюймов. Подобно большинству низкорослых людей Чезале явно была присуща изрядная внутренняя энергия: человеческая сущность в меньшем пространстве, а следовательно, более сконцентрированная. Всмотревшись в его лицо, Алан вспомнил, как в детстве его водили в музеи: римские бюсты императоров-воителей, скорбно-жестокие лица, высеченные грубоватыми ударами по мрамору, — печать великой, но быстропреходящей власти.

Мендес стер с руки раненого подзапекшуюся кровь. На предплечье Чезале среди отчетливо проступавших вен показалась татуировка: РБ 32860.

— Эх, бедолага, — вздохнул сержант. Алан повел машину еще быстрее, как можно дальше от места неожиданной остановки. Ничем иным он помочь несчастному не мог.

Прошло три дня, прежде чем старший лейтенант Эшер осознал, что нечаянно спас важную персону. Медики из тунисского военного госпиталя, едва бросив взгляд на Чезале и на натекшую в джипе кровь, понесли его в операционную. На второй день своего четырехдневного отпуска Алан заехал в госпиталь. Дежурная регистраторша сверилась с журналом.

— Чезале, Э. А вот и он. Да, с ним все в порядке. Вышел из критического состояния. Но к нему никого не велено пускать. — Регистраторша оказалась непреклонной. — Это приказ, старший лейтенант. Может быть, вам следует обратиться лично к генералу Паттону.