Седьмой от Адама

Вместо того чтобы подойти и поинтересоваться, что происходит, Матвей поднялся к себе в конторку и, не раздеваясь, набрал номер замначальника цеха. Фишман взял трубку сразу, и по его голосу Матвей понял, что тот никуда не уходил со вчерашнего вечера.

— Фима, что происходит? У нас в цеху так-таки военный переворот? — слегка грассируя, попытался развеселить его Матвей.

Фишман, против обыкновения, не отозвался на шутку радостным жеребячьим смехом, а печально ответив «Таки да», положил трубку.

Обескураженный Матвей повернулся к окну, взглянул на оконечность участка, где стоял пресловутый немецкий станок, и почувствовал ватную слабость в коленях — сверху, с высоты своей конторки он мог видеть пусть не всё, но большую часть того, что происходило за забором. Станок работал, вращалась закреплённая в суппорте деталь, бежала тоненькая серебристая лента стружки, а высокий человек в синем рабочем комбинезоне возился у верстака рядом со станком и деловито правил шлифовальную головку, очевидно готовясь к финальной и самой сложной операции. Быстрой дробью прогрохотав по ступенькам лестницы и чуть не сбив с ног нарядчицу участка Алевтину — пыльную женщину без возраста, без голоса и имеющую на всё своё мнение — Матвей помчался к станку, но быстро упёрся в открытую ладонь и поднятый ствол автомата, недвусмысленно направленный в его грудь.

— Стоять. Пропуск.

— Какой пропуск? Это мой участок, я тут начальник, — завопил Матвей, забыв все вчерашние инструкции.

— Три шага назад, — спокойно ответил охранник постарше, а второй, совсем юнец, рыженький, с веснушками на молочно-белом сытом лице, для убедительности передёрнул затвор калашникова.

На участке уже появилась пара рабочих из утренней смены, тоже поначалу остолбеневших от увиденного, но быстро пришедших в себя. И, как заметил боковым зрением Матвей, один из них, Васька ростовский, изрядно претерпевший от ментов за время двух отсидок по хулиганским статьям, уже подтягивал к себе увесистый гаечный ключ. Плохо бы закончилась для всех участников эта история, если бы дверь в заборе не открылась и оттуда не появился вчерашний брюнет — Никанор Семёнович — свеженький, гладко выбритый и в том же сереньком костюмчике. Галстук только был другой, чёрный.

— Матвей Юрьевич, здравствуйте. Что за шум?

— Что всё это значит? — продолжал ещё кипятиться Матвей, уже остывая и начиная соображать, во что он чуть было не вляпался. — Что за забор? Вы об этом вчера ничего не сказали!

Никанор Семёнович огляделся по сторонам, посмотрел на подтягивающихся к началу смены хмурых рабочих и кивнул охране:

— Этого пропускать.

А затем, ухватив Матвея за рукав, втянул его за собой и захлопнул дверь. Работавший у верстака не повернулся к вошедшему, а продолжал, насвистывая что-то, налаживать шлифовальную головку. Там оказался ещё один человек, которого Матвей не увидел сверху, так как сидел тот на скамейке, прислонясь спиной к забору. Одет он был в такой же синий комбинезон, как и первый, с наброшенным поверх таким же серым пиджачком, что и на Никаноре Семёновиче. В этот момент работавший у верстака перестал насвистывать и позвал сидящего.

— Ну-ка, Колян, помоги переставить.

Тот неторопливо снял пиджак, под которым оказалась плечевая кобура с торчащей из неё рифлёной ручкой пистолета, и стал помогать перенести тяжёлую шлифовальную головку на другое место. Матвей молча смотрел на происходящее, а Никанор Семёнович так же, не говоря ни слова, наблюдал за ним. Переставив инструмент, токарь, снова насвистывая, и на этот раз что-то очень знакомое Матвею, подошёл к станку и принялся измерять деталь, а после настраивать станок на следующий, уже чистовой проход. Движения его были уверенными, чёткими, он не искал расположения той или иной рукоятки на незнакомом ему станке, а находил их не глядя, словно занимался этим далеко не в первый раз. А когда он, настраивая подачу, склонил голову набок и поскрёб указательным пальцем за ухом, Матвей почувствовал лёгкую дурноту, как после катания на колесе смеха, и выступившую на лбу испарину. Это был жест Кузина, да и мелодия, что насвистывал это человек, была той самой «Нинкой», которую всегда высвистывал тот, стоя у станка. Но Кузин лежал сейчас разбитый инсультом, не имея возможности пошевелить ни рукой, ни ногой, и Матвей убедился в этом лично несколько дней назад, посетив его в Мечниковской больнице.

— Ну как, правильно он всё делает? — заговорил первым Никанор Семёнович, внимательно наблюдая за реакцией Матвея.

Тот попытался сглотнуть, слюны не было, и, пожав плечами, он сипло ответил:

— Замерим — увидим.

— Всё в норме, начальник, — засмеялся, повернувшись к ним токарь. У него было холёное, гладко выбритое лицо, умные, жёсткие, глубоко посаженные серые глаза и обаятельная улыбка, не вяжущаяся с холодным недобрым взглядом. — Я промеряю после каждого прохода. Всё в допуске. Будем знакомы, — он стащил что-то с руки и протянул её Матвею. — Корней.