Седьмой от Адама

— Бом… бом… Всех нас создал Бог… Бог. Первый человек был Бомж… Бомж… Он сотворён из ничего, он был никем, лишь глиняной куклой, марионеткой в театре Эдема, а назвали его Адамом. Отца не послушал он… он… Отец его выгнал вон… вон… из дома Отца — прочь… В бесконечную ночь… прочь… И некуда было ему пойти… не видать пути… ибо не было на всей земле ни другого человека, ни иного дома. Выгнали его и обрекли на скитания. И с тех пор все потомки Адамовы, где б ни жили они, каких бы себе дворцов ни понастроили, как бы ни обманывали себя, уверяя, что вот это и есть их дом, сколько бы ни выдумывали себе имён, произвольно деля свой род на племена, нации и народы, никогда не будут счастливы, так как нет у них своего места в этом мире, ибо создан он был не для них. Не для кукол построен театр.

Так пел слепой певец, и согласно внимали ему зачарованные слушатели.

— Но не все скитаются во тьме. Есть, есть «Те, кто знают» — не вслепую, а осознанно идущие по своему пути, бережно хранящие сакральное знание, традицию и несущие свет и истину, несмотря на все унижения и преследования, — есть, есть подлинные бомжи! Лишь немногих мы знаем поимённо — а ведь имя им легион. Мы помним скитальцев Одиссея и Энея, знаем имена Уленшпигеля и Насреддина, чтим короля Лира — пусть поздно, но пришедшего к пониманию сути вещей, а сколько их, безымянных и бездомных, сгинуло во тьме невежества прошедших веков. И мы должны помнить о них. Никто не должен быть забыт, и сегодня я хочу рассказать вам про ещё одного героя, про того, в ком есть частица каждого из нас, а в каждом из нас живёт его дух, — про Вечного Бомжа. Да, Героя, ибо только скиталец, не привязанный к одному месту, не погрязший в быте и мелочных заботах о семье и хлебе, может стать Героем. Лишь истинный бомж может возвыситься над обыденностью, над повседневностью и уйти прочь, прочь от обрыдшей рутины бытия.

Так пел слепой певец, и молча, раскачиваясь, как на молитве, внимали ему немытые адепты.

— Через шесть колен после Адама родился он, и был изначально, по самому своему рождению обречён скитаться, и с колыбели знал свою судьбу. С молоком матери всосал он горький и заманчивый вкус странствия, неприкаянность и свежесть утреннего просыпания на новом месте, свет незнакомых звёзд и запах чужих женщин. Три сотни с лишком земных лет скитался он по этому миру, пока тот, кто обрёк весь род человеческий на скитание, решил забрать его к себе — туда, откуда когда-то всех и выгнал. Почему? Да кто ж у него спросить может — неисповедимы его пути, да и неважно это. Что толку ломать голову, пытаясь найти объяснения необъяснимому? Забрал! Взят был на небо! Да только не прижился там наш бомж. Сколько дней или лет, а может, тысячелетий бродил он там — кто сосчитает, нет в том месте ни времени, ни часов, — да только тошно стало ему в однообразно счастливом мире, и запросился он назад, вниз, на землю. Рассердился Отец, но смешно ведь вторично показательное изгнание устраивать — и без лишнего шума выпихнул ещё одного своего нерадивого сына из дома. Тихо, без проклятий. А тому только этого и надо. И с тех пор много сотен лет странствовал он по этому миру, населённому слепыми обывателями, спал где придётся, ел что найдётся, но никогда не опускался до позорного труда и быта, отвергнув проклятие «хлеба насущного», наложенное Отцом. Не ведаем мы точно, где и как долго скитался он, время ещё откроет свои тайны, и когда-нибудь узнаем мы про подвиги, совершённые им в пути, да только самым великим его свершением была чистая и праведная жизнь, которую вёл он, — жизнь настоящего, идейного бомжа. А вот что знаем мы достоверно — это то, что здесь, в этой самой бане и закончил он свой долгий жизненный путь. Потому здесь и сейчас поём мы о нём, поём ему осанну! Поймали его здесь враги наши, ненавидящие всё свободное и независимое, поймали его — и вымыли! Вымыли мученика из шланга, под струёй воды… с мылом!

Стоном и вздохом ужаса отозвались потрясённые слушатели, громче зазвучал набат тазика, взлетел ввысь голос сказителя.

— Мученическую смерть принял он, но не побеждён был! Когда пришли на третий день враги всего живого — менты — забрать его тело, а тела-то и нет! Ни тело его, ни дух его не достались врагам. Где тело — лишь Отец его, помнящий о чадах своих, знает, а дух его здесь! Здесь, в этой бане и бродит он и стенает, и, как рассказывал мне достопочтенный Огурец, слышится ночами голос его, взывающий к отмщению и призывающий нас не сворачивать с пути, не сдаваться под гнётом ежедневных мелких трудностей, не убояться непонимания тёмных народов, окружающих нас, ненавидящих нас, а идти дальше и, невзирая ни на что, с честью нести свой крест, своё призвание и славное имя истинного Бомжа.

Так пел пророк, почти ослепший от метилового спирта и дихлофоса, под мерный рокот ритма, выстукиваемого Чваком на ржавом банном тазике.

4.4