Седьмой от Адама

Устраивать торжественные похороны первой жертве своих экспериментов Мазин не стал. Он просто завернул мышку номер два в салфетку и выбросил в мусорный бак. Туда же полетели купленные для Маши цветы. Вернувшись в квартиру, Мазин сварил полпачки магазинных пельменей, залил их сметаной и, обмакивая в налитый в блюдечко уксус, безо всякого аппетита съел, запивая уже не нужным кисловатым сухим вином. После ужина он вернулся в комнату, поставил рядом две камеры, свою и Изину, и стал их сравнивать. У камер были разные, но определённо соответствующие своему времени объективы. У его камеры стоял роскошный Steinheil – один из самых ранних и редких, а у Изиной – не менее знаменитый французский Chevalier Farb. Оба в отличном состоянии, с чистой оптикой и блестящими латунными кольцами. У обеих камер были одинаковые кожаные и отлично сохранившиеся меха, да и само дерево корпуса внешне было схожим. В общем, выглядели они практически одинаково. Обе были отделаны красным деревом и богато украшены резьбой – недаром тот алкаш, который продавал ему вторую, заломил такую несуразную цену. Он вспомнил всю историю покупки и рассмеялся.

Алкаша этого он встретил на воскресной барахолке у Владимирского рынка, где тот торговал всяким хламом. Из груды ржавых железок в его старом фибровом чемоданчике Мазин выудил пару бронзовых колец от объектива, какую-то нужную ему запчасть от фотокамеры, а в куче прочего барахла, сваленного на расстеленном на земле одеяле, обнаружил две старых деревянных кассеты для фотопластинок. Мужик заломил три рубля за всё, но под строгим взглядом Михаила Александровича стушевался, и сторговались они на полутора. Рассчитавшись, Мазин поинтересовался, нет ли чего ещё, связанного с фотографией, на что алкаш безразлично ответил, что, мол, есть ещё много всякого – и коробки ещё остались, и камера какая-то большая деревянная. Сердце коллекционера забилось учащённо, но правила торговли Мазин знал: нельзя было выказать интерес – это автоматически увеличивало цену.

– Ну так я могу посмотреть. Может, и куплю чего, если не совсем хлам.

Алкаш уже, видимо, наторговал нужную на вечер сумму, а напрягаться и тратить лишнее время на нахождение в сознании ему не слишком хотелось.

– Ну, давай завтра, мужик, встретимся тут же, и я тебя отведу. Тут неподалёку моя конура.

Мазин знал этот тип. Никаких шансов на то, что он тут завтра вовремя появится, не было. Может замёрзнуть под забором сегодня, может оказаться в вытрезвителе, а если избежит всего этого, то наверняка забудет.

– Нет, не могу завтра. Я не местный и сегодня вечером уезжаю, – сказал он первое, что пришло в голову, и тут же пожалел – для приезжего цена наверняка будет выше. – Пошли сейчас. Тем более что ты говоришь, тут недалеко.

Алкаш ещё недолго посопротивлялся, но потом, видимо, решив, что раз клиент так настаивает, то можно будет слупить с него подороже, согласился. Мазин помог нести чемоданчик, остальное своё барахло алкаш связал по-цыгански в узел, и они довольно быстро дошли до облезлого доходного дома в глубине лиговских проходных дворов, где у алкаша оказалась на удивление большая, но вонючая и заваленная всяким хламом комната в полуподвале. Пока Мазин старался адаптироваться к запахам и приноровиться дышать через раз, алкаш нырнул куда-то и вскоре появился с замотанным в цветные тряпки деревянным ящиком. И вот тут-то и без того влюбчивый Мазин дрогнул и наконец-то по-настоящему понял, что такое «любовь с первого взгляда». Это была она. Как попала она сюда? Кто и откуда похитил эту явно нездешнюю красавицу? Кто посмел одеть её в это грязное тряпье?

Алкаш оказался прирождённым физиономистом, интерес клиента почувствовал и цену заломил немереную. Сумма была странной, не круглой, но Мазин быстро понял её происхождение: она была эквивалентна ящику водки – двадцати бутылкам. Это была треть мазинской месячной зарплаты. Согласиться на такое означало как минимум недели полторы голодного существования, да и не было с собой таких денег – едва набралась бы и половина, но и уйти отсюда без этой камеры он уже не мог. И Мазин начал торг. Он бился больше часа и взял алкаша измором. Тому уже всё осточертело, он устал, его мучило похмелье, он рвался на улицу, к магазину, где ждали друзья и собутыльники и где с чёрного входа можно было получить долгожданное облегчение. Мазин, почувствовав слабину, усилил напор, и в результате алкаш согласился на цифру, вмещающую в себя десять бутылок того же напитка. Кроме того, поковырявшись в груде хлама, он дал Мазину в придачу ещё складную подзорную трубу и три деревянных кассеты для фотопластинок. В этих потемневших от времени коробках, в отличие от купленных Мазиным у того же алкаша на барахолке, похоже, находились пластинки, так как были они заметно тяжелее. Открывать их на месте опытный Мазин, конечно, не стал. Если там действительно были стеклянные пластинки, то был шанс, что они или ещё не засвеченные, или уже проявленные и с сохранившимся изображением. В любом случае вскрывать их можно было только при красном свете.