Седьмой переход

— Ведь и ты к Анастасии Никоноровне неравнодушен, право. Или я ошибаюсь, Леня?..

Ну, что тут ей ответить? Приняться разубеждать? Выходит, обманывать. Попытаться доказать, что эта-—другая — просто немножко нравится тебе? Заподозрит чуть ли не в измене. Сказать правду сущую? Тогда все обернется слишком плохо, хотя ты ни в чем, действительно, и не виноват.

Как быть?

И Леонид Матвеевич остановился на туманной полуправде, без коей определенно не обойтись. Он сказал, что — да, Настенька Каширина, которую он знает с давних пор, сильно, очень сильно изменилась за эти годы. (И то была, конечно, истина неопровержимая). Далее он сказал, что ему и в голову не приходила мысль сравнивать ее, милую Васю-Василису, с Анастасией. (Тут Леонид Матвеевич покривил душой). Короче, убеждая ее в своей верности, он был правдивым, и, утаивая свои раздумья о долге и чувстве, он оказывался неискренним.

Плохо это?

Наверное. Но где иной путь для преодоления той слабости, которая подстерегает кого-нибудь из нас, поживших на белом свете?

Василиса выслушала его не прерывая. Она поняла из его слов больше, чем он предполагал.

И с этого дня стала прежней, даже беспечной, чтобы не распалять Леонидовы чувства к Анастасии Никоноровне, а исподволь притушить их, еще лучше — загасить совсем, с помощью того женского такта, который не всем дается.

Провожая Леонида Матвеевича на работу, Вася пытливо заглянула ему в лицо. Он безошибочно прочел в ее глазах: «Вижу, что переживаешь. Понимаю. Но двух счастий не бывает, одно всегда зачеркивает другое».

Впрочем, разве он собирался что-нибудь зачеркивать и перечеркивать? С Васей-Василисой связана лучшая часть его жизни: не будь ее рядом с ним все эти годы, еще неизвестно, как бы сложилась жизнь. Покойная мать с трудом вывела его в люди, жена повела среди людей. Он-то отлично знает щедрость Васиной души. И все же нет-нет да и промелькнет перед глазами Настенька Каширина то взбалмошной, порывистой девушкой — там, в Ярском ущелье, где бьется о гранит Урал; то молчаливой, задумчивой красавицей — здесь, в Южноуральске, на степном берегу притихшего Урала. Что ж делать, друг мой? Решай сам. Тут тебе и время не поможет: время — советник молодых.

Леонид Матвеевич пришел в совнархоз с опозданием на целых полчаса — долго блуждал по городу. На столе лежала пачка телеграмм и служебных писем. Он взял бумажку наугад, пробежал глазами: очередной проект сокращения штатов. Взглянул на подпись — все тот же Аникеев. В прошлом году этот Аникеев воевал за объединение своего отдела с планово-экономическим отделом всего совнархоза. Не вышло — председатель не согласился. Теперь другой прожект: слить плановый и производственный отделы управления строительства. К докладной записке подколоты свежеиспеченное штатное расписание и сравнительная табличка, из коей явствует, сколько денег сэкономит государство на «слиянии родственных отделов».

Не первый месяц идет возня вокруг сокращения штатов: споры, предложения, контрпредложения, докладные в обком, жалобы в Москву. И затеяли эту историю некоторые товарищи из бывших министерств: им очень не приглянулся Южноуральск. Начали с того, что один за другим стали отказываться от трехкомнатных со всеми удобствами квартир-хором, о которых пока и не мечтают многие южноуральцы. Но дальше отказываться стало невозможно: вмешался обком партии. Тогда изменили тактику, цепко ухватились за весьма привлекательную идею — удешевление управленческого аппарата. Но как ни хитрили в расчетах дело было ясное — они сами предлагают сократить свои собственные должности (а там уж, конечно, всяк волен выбирать из всех четырех сторон свою заветную—московскую сторонку). Аникеев усердствовал больше остальных, занимаясь экономическими выкладками, чтобы как-нибудь поблагороднее и налегке, без тяжеловесной «выкладки» — строгого выговора с предупреждением — улизнуть в столицу.

«Пойду-ка я к председателю, — решил Леонид Матвеевич. — Пусть сам одернет этого «блюстителя государственных интересов»...

— Как съездил? — спросил его Рудаков.

— Пекло.

— Жара, жара, дышать нечем! Никакие настольные вентиляторы не помогают, впору устанавливать «Сирокко» в кабинете. А в степи!..

Нил Спиридонович был, кажется, в хорошем настроении, хотя, впрочем, лицо по-прежнему усталое, землистое. «Может быть, пошел на поправку», — подумал Лобов, присаживаясь к столу, поближе к монотонно жужжащему вентилятору. Нил Спиридонович нажал кнопку — резиновые лопасти плавно остановились — полное впечатление приземлившегося «кукурузника», и прохладная струя потревоженного воздуха, обессилев, в последний раз коснулась Лобова.

— Так что новенького в Ново-Стальске?

Леонид Матвеевич доложил о ходе строительства прокатного стана, пожаловался на субподрядчиков, затягивающих ревизию и монтаж оборудования.

— Вечная канитель, — сказал Нил Спиридонович. — Приструнить их некому. «Надклассовая» публика!..— и тут же, не к месту, поинтересовался:— А что у тебя там с Кашириной? Звонит на дню два раза.