Седьмой переход

— Какой позор! Нет, нет, я не пущу тебя, папочка! Что за глупости, бродить ночью по городу, искать приюта?— на глазах Анастасии навернулись слезы, она готова была разрыдаться.— Родион, извинись перед отцом сейчас же, слышишь!

— Не у меня надо просить прощения,— сказал Никонор Ефимович и пошел в переднюю.

Анастасия покорилась его решению.

— Мать прислала, возьми-ка,— подал он ей банку меда (милой Дарьюшке так хотелось сладкой жизни для младшей дочери!).— А это ему,— Никонор Ефимович вынул из чемодана белоснежный пуховый шарф, развернувшийся во всю длину,— бери, бери, пригодится твоему горлохвату... Ну, кажется, все, теперь я доберусь налегке. Значит, говоришь, Красногвардейская, сорок один? По соседству живете...

Анастасия крепко обняла отца, прижалась к нему, как бывало в детстве, и плечи ее дрогнули в глухом, горьком плаче. Он бережно гладил шершавой ладонью Настины мягкие, густые волосы. Так стояли они в полутемной маленькой передней, не в силах расстаться друг с другом. Наконец, Никонор Ефимович ласково отстранил ее руки, надел шапку-ушанку, поднял воротник.

— Смотри, доченька, сама. Тебе жить, тебе и решать... И ушел, не простившись со спящими внучатами.

В нерешительности взяла телефонную трубку Анастасия, вызвала Лобова, сбивчиво, нескладно объяснила желание отца повидаться с ним сейчас же.

— Я подошлю машину, — сказал Леонид Матвеевич, не дослушав.

— Да он уже отправился пешком.

— Зря. Надо было позвонить заранее. Тогда я встречу его у подъезда. Почему ты, впрочем, не заходишь? Заходи! Вася-Василиса влюбилась в тебя, скучает, честное слово!..

Анастасия медленно опустила трубку.

Лобовы встретили Каширина, как самого дорогого гостя. Несмотря на поздний час, Василиса приготовила ужин, вскипятила кофе, по-праздничному накрыла стол и, переодевшись, пригласила Никонора Ефимовича к столу. Она кое-что уже знала о семье Кашириных, со слов мужа, и ей хотелось получше принять отца Анастасии.

— Напрасно вы, в самом деле, напрасно так беспокоитесь,— говорил Никонор Ефимович, чувствуя себя явно стесненно.

Весь вечер он приглядывался к Василисе Григорьевне с благоговейной, тихой завистью, невольно сравнивая ее судьбу с судьбой своей Настеньки.

А утром, когда Леонид Матвеевич уехал на работу, старик повел обстоятельный рассказ о человеке, который семи лет от роду помогал красногвардейцам и в сорок семь стал отступником.

20

Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Апрель. Страстная неделя.

Пятнистая от курящихся проталин степь. Пегое, в разводьях, небо. И то ли по земле бегут белые тени облаков, то ли в вышине зеркально отразились снеговые островки весеннего Приуралья. Вьются, вьются серые дороги, плотно утрамбованные крестьянскими обозами, белоказачьей конницей атамана Дутова. Ступишь на обочину — увязнешь в зыбком черноземе. Двинешься низинкой напрямки — застрянешь в рыхлом снегу по пояс. И только проселками, льдистыми, размытыми, можно еще кое-как пробиться к городу. Да и на зимниках рушатся непрочные январские мостки сползают колеи с солнечных пригорков, звенит, крошится источенный настил под ударами кованых копыт. По ночам держатся слабые морозцы, они второпях, кое-как латают глубокие промоины, перехватывают плотниками журчащие ручьи. Но это только до утра: десять часов работы — один час езды. Солнце пригревает так, что с бездорожьем нет никакого сладу.

Распутица, кругом распутица. Еще никогда не переживали так весеннюю распутицу неспокойные станицы уральского казачества. Глухими, потайными тропами, в стороне от большаков, пробирались к отрядам красных разрозненные группы всадников — будущих бойцов Чапаева, Блюхера, Гая. По степным торным шляхам, вдоль Урала и его притоков, с утра до вечера рыскали конные разъезды Дутова. Сплошного фронта не было, стычки закипали всюду, где встречались, будто меряясь силами, летучие авангарды двух миров. Гражданская война едва-едва начиналась, хотя незримая разграничительная линия уже с осени пролегала через улицы станиц. Надо, надо выбирать ту или иную сторону. А мужичкам казалось, что все само собой образуется в конце концов, что вот минует пора апрельского бездорожья за околицей и можно будет мирно начинать весенний сев. Земля не любит подолгу ждать сеятелей... Но другие семена упали в борозды октябрьской пашни. Другая поросль дружно зазеленела на черном поле, и другое время повело свой счет с недавних пор, когда этот пугачевский край наполнился гулом новой битвы.