Седьмой Совершенный

— Я слышал об этом, — неохотно ответил Ахмад Башир, — но пока никто еще не представил ни одного доказательства.

— У меня есть доказательство, — настаивал Имран, — вот послушай, наши внутренние ощущения не меняются на протяжении всей жизни. Разве ты чувствуешь приближающуюся старость.

— Спасибо, что напомнил, — буркнул Ахмад Башир.

— Разве ты не осознаешь себя в теле зрелого мужа, тем же мальчиком, каким был много лет назад?

— Пожалуй, — согласился Ахмад Башир.

— Наша телесная оболочка стареет, а мы сами не меняемся, — вот доказательство бессмертия души. А, следовательно, несправедливость, царящую в этом мире можно объяснить тем, что все это игра, условность. Мы сыграем свою роль в представлении, именуемом жизнью, и уйдем на отдых, а затем нам дадут другую роль и может быть даже роль злодея.

— Можно меня записать на роль халифа? — сказал Ахмад Башир, — или на роль евнуха в его гареме, но с условием, чтобы мне ничего не отрезали?

Имран засмеялся.

— Можно, — согласился он, — только не я веду списки. К тому же у души нет памяти.

— Жаль, — сказал Ахмад Башир, и безо всякого перехода добавил — твоя жена уехала.

Имран ничего не ответил.

— Скажи мне, что ты будешь делать, когда окажешься на свободе, спросил Ахмад Башир?

— Подниму восстание, — не задумываясь, ответил Имран.

— Это не может продолжаться без конца, — мрачно сказал Ахмад Башир, — я имею в виду твое невероятное везение, когда-нибудь удача отвернется от тебя и ты свернешь себе шею. На твоем месте я бы уехал домой. Они обе сходят по тебе с ума, и, кажется, неплохо ладят между собой. Забирай их и уходи. Анна, правда, беременна, но Абу-л-Хасан не будет иметь претензии к тебе. В последнее время я все чаще думаю о том, что семейная жизнь это не так уж и плохо. Однако мне нужно уходить, до встречи.

— Прощай, — ответил Имран.

За ним пришли глубокой ночью, такой глубокой, что, пожалуй, это время можно было назвать началом нового дня.

Имран бодрствовал, размышляя о новых доказательствах бессмертия души. Услышав голоса за дверью и звон перебираемых ключей, он проглотил облатку, и встретил вошедших стоя. Их было четверо; тюремный врач, надзиратель, чиновник и собственно палач, который держал в руках чашу. Он сказал: «За преступления против государства, ты смутьян приговорен к смерти и радуйся, что тебе достался легкий способ, выпьешь это и забудешь, как тебя звали, кроме того, твое тело будет привязано к позорному столбу и выставлено на всеобщее обозрение».

— Это яд? — спросил Имран, удивляясь тому, как тяжело даются ему слова.

— Яд, — подтвердил палач.

— Я умру, как Сократ, — сказал Имран.

Палач переглянулся с надзирателями. Те подступили к заключенному и взяли его за локти.

— Не надо, я сам выпью, — успокоил их Имран.

— Меня всегда умиляет кротость узника, — заметил палач.

Имран взял чашу обеими руками и выпил ее содержимое.

Последнее о чем он подумал, погружаясь в забвение, это то, что душа, покидая свою телесную оболочку, может продолжать свое существование не в этом же мире, а в ином, находящемся на более высокой стадии духовного развития, где уж точно нет несправедливости, зла и насилия.

— Кажется, готов, — сказал палач.

— Посвети сюда, — врач встал на колени, приложился ухом к груди заключенного, оттянув веки, заглянул в неподвижные зрачки, — мертв.

— Выносите, — распорядился палач.

Караван, с которым должна была уйти Фарида, задерживался по непредвиденным обстоятельствам. Не хватало то верблюдов, то запасов воды, затем вдруг выяснилось, что опаздывают какие-то люди, то какой-то купец обнаруживал пропажу тюка с товаром, и все начинали его искать. В караван-сарае царила обычная для отправки каравана сутолока. Когда же, наконец, тронулись в путь, солнце уже стояло довольно высоко.

Толпу зевак Фарида увидела издали.

Люди стояли полукругом, а над их головами возвышался крест, к которому был привязан человек. Голова его была опущена, и лица на таком расстоянии нельзя было увидеть. Караван медленно протекал мимо места публичной казни. Пытаясь разглядеть лицо распятого, Фарида услышала разговор купца и караванщика. Последний, отвечая на вопрос, сказал: «Пророк это, сегодня казнили на рассвете, знатно потряс нынешних».

— Что ты говоришь? — отозвался купец.

— Да, время от времени появляется очередной пророк, чтобы спасти нас. Ловят, убивают, а жизнь продолжает идти своим чередом и ничего не меняется.

— Пророк Мухаммад, да будет доволен им Аллах, умер своей смертью, заметил купец.

— Да, но разве это что-нибудь изменило? — ответил караванщик.

Не слушая более, Фарида приблизилась к толпе. Чувствуя, как наливается тяжестью ее сердце, она пробралась в первый ряд, и заглянула в лицо, висевшего на кресте, человека. Как это ни нелепо звучит, но, узнав своего мужа, женщина испытала чувство странного облегчения. В ее жизни наступила определенность.

Она подошла еще ближе, к самому столбу и протянула руку, пытаясь дотронуться до его ступни, но стражник преградил ей путь копьем.

— Нельзя, женщина, — сказал он.

— Он мертв? — спросила Фарида.

— Мертвее не бывает, кто он тебе?

— Муж.