Седьмой сценарий. Часть 2. После «путча»

Вопреки всякой логике нас пытались пристегнуть к «путчу». Утопическая затея. Мы всегда были против возвратных методик, против грубо-насильственных акций. Я сторонник жестких мер и, придя (упаси Бог!) к власти, с них бы и начал. Но это не имеет ничего общего с грубым, бессмысленным насилием. В иерархии власти власть силы должна занимать последнее место. Власть концепций, власть информации, власть культурного кода, власть массовой социальной базы поддержки, власть идеи и, наконец, — власть силы. Формы силовой борьбы можно включить, только подводя итоговую черту, существует огромный объем вещей, не имеющих к этому никакого отношения. Именно они составляют предмет моих исследований. Понимая, что наилучший путь для нашей страны — «китайский», мы искренне хотели помочь КПСС (и всем государственным силам), научить их сражаться в том политико-информационном пространстве, которое навязано, научить «воевать», не прибегая к «власти танков». Мы предупреждали о том, что необходимы настоящие газеты. Ведь у государственных сил вообще не было серьезных газет, способных конкурировать с «Коммерсантом» или «Московскими новостями». Мы говорили о концепциях, об интеллектуальных схватках, о новом поле идей — и, таким образом, раздражали демократов тем, что, будь все это сделано, не было бы ни «путча», ни ореола победы, ни монополии на интеллект.

«Дальше действовать будем мы!»

«ВМ»: И все же почему вместо того, что предлагалось, был выбран вариант путча?

С.К.: Путч оказался последним и очень слабым слагаемым, брошенным на чашу весов. Естественно, эти люди проиграли. Некоторых из них я знал и думаю, что их поведение было продиктовано отчаянием: очень уж много плохого происходило в стране. Я не считаю их бандитами, кровопийцами, корыстолюбцами. Было другое — остатки чувства государственной ответственности и в то же время полная дезориентация в происходящем, неспособность действовать другими способами, неспособность переступить черту старого, бюрократического, олигархического сознания. Сейчас говорить о путче — это примерно то же самое, что рассуждать о событиях 1812 года. Гораздо важнее сейчас выделить в пределах среднего слоя (не олигархии, а того слоя, который с ней борется) государственную компоненту, которая мыслит не категориями борьбы, а категориями созидания. Когда меня стали, так сказать, приклеивать к путчу, основным мотивом был мотив, знакомый по предыдущей, допутчевой кампании: тогда боялись, что к моим советам прислушается Горбачев, сейчас — явное нежелание, чтобы прислушался Ельцин. А вдруг он возьмет и прислушается? Если вы прочтете внимательно «разгромные» статьи, то увидите, что эта пугающая перспектива истерично проглядывает в них красной нитью. Но у меня нет желания ни к кому «пристегиваться». Вокруг меня есть группа людей, очевидно вставших на мою сторону. Но поскольку ситуация критическая, я на месте руководства не пренебрегал бы советами и рекомендациями, без которых можно очень глубоко провалиться.

«ВМ»: Как вы оцениваете роль молодежи в революционных процессах?

С.К.: Это видно хотя бы по изменяющемуся отношению молодежи к тому же Дзержинскому, на постаменте которого уже после обрушения памятника двадцатилетние ребята написали: «Феликс, прости, что не уберегли». Идет переосмысление революционных процессов, переосмысление «красных героев». Я согласен с Игорем Шафаревичем в том, что сразу после «путча» молодежь имела один тезис — «мочить козлов!». Молодежь встала не на защиту Ельцина, а против «козлов», против олигархии. Молодые хороши тем, что не тоскуют, не прячут головы под подушки, они считают, что все круто, и хорошо, что круто. И это нормальная точка зрения, гораздо более здоровая, чем тоска наших русофилов, улегшихся на дно, как подводные лодки, и подающих оттуда сигналы «СОС!».

Революция вообще страшная штука, но раз она началась, надо действовать по ее логике. И настроенная революционно молодежь будет играть решающую роль. Что касается ее собственной точки зрения на происходящие процессы, то мне кажется, очень многое выразили Гребенщиков и Цой. Вспомните песню Гребенщикова «Комиссар»: «Комиссар, я знаю, ты слышишь меня… ни к чему давать повод к войне. Ты же знаешь, как они любят стрелять и повиноваться трубе… Комиссар, просто нам изначально дан выбор: история или любовь… Комиссар, это небо уже начинает светиться…» С позиции культурного противостояния, это, на мой взгляд, жесткая полемика с шестидесятниками, с тем же Окуджавой, который сначала пел отрубе, зовущей романтиков в бой, а потом сам же все это предал. У Гребенщикова гораздо более глубокая позиция, философская, претендующая на некий мистический смысл.