Седой Кавказ

Два младших родных брата Поллы, как считает Арзо – сопляки, пишут сестре, вскормившей их, на ноги их поставившей, что она позор семьи, позор рода и всего Ники-Хита. Упрекают, за порядочными, уважаемыми людьми замужем не жила, все нос воротила, и после от почтенных замужеств отказывалась, а к уголовнику Арзо на край света сама помчалась. Теперь стыдно им на люди показываться, все в них пальцами тыкают, издеваются. Так что пусть она, их сестра Полла, больше нос в свой дом не показывает, не то они ее заживо закопают, и с Арзо еще тоже разберутся, чтоб чужих сестер не соблазнял. И в конце письма братья совсем распоясались – обозвали Поллу – кахпа.

Это послание Арзо тоже разорвал, еще дальше по ветру кинул, а в оба адреса тут же сел писать ответы. И своей матери и братьям Поллы он твердит одно и то же: отныне Полла – его законная жена и убедительно просит родных уважать ее и их брак, убеждает не скатываться на подозрения и тем более упреки, а братьям в конце приписывает, чтоб попридержали свои языки, ибо он скоро приедет. А если не хотят иметь такую сестру – не надо, но свою жену оскорблять он не позволит, ибо Полла отныне его честь, его совесть и жизнь.

В тот же вечер он рассказывает Полле о случившейся переписке, не цитирует, но суть раскрывает. И по тому, как он ее сильнее к себе прижимает, гладит, ласкает, она понимает, что вести несладкие. Однако плакать она не смеет, Арзо запретил, сказал, что они наконец-то вместе и счастливы, а она на их счастье горе наплакать может… можно в жизни не плакать, а в печали, в скорби тлеть, в душе мучиться, приунывать, и так всю жизнь прозябать, думая, что иного и не бывает. И понимает Полла, что вот так бы она и жила, как и тысячи других женщин, если бы до конца не поборолась бы за свое счастье, за своего Арзо. И теперь ее муж Арзо, плакать не дает, а печалиться с ним – просто некогда.

Мечтала Полла, став женой Арзо, как ребенка, его холить, лелеять, ублажать. Для этого она специальный и общий массаж выучила, еще всякие женские хитрости и премудрости познала, теперь понемногу (на все времени не хватает) в жизнь претворяет. Казалось ей, что ее заботой, теплотой семейный очаг держаться будет, а оказалось, что и здесь муж верх взял. Да, до сих пор она с него валенки, сапоги стаскивает, не всегда, но когда есть время, сама купает, обязательно каждый день с утра голову и шею, а вечером перед сном – спину и ноги массирует, как ребенка укутывая, в постель укладывает, но он не засыпает… мягкими вкрадчивыми вопросами заставляет Поллу выговориться, поделиться с ним, теперь единственно близким человеком, о своих накопившихся болях и страданиях. А их так много, и не было рядом никого, кто бы разделил с ней ее участь, кто бы поддержал, защитил, и оттого, со временем, прямо меж завидных грудей, чуточку ниже, в области солнечного сплетения образовался маленький шарик, потом он превратился в осязаемый ком и отвердел. Днем и ночью, во сне и наяву, во время еды и ходьбы – всегда она ощущала его присутствие. Обратилась к специалистам-врачам, сделала рентгеноскопию и общее обследование – ничего нет, а ком, как кулак, изнутри давит, дыхание сдерживает, душу сжимает, и неизвестно когда, когда ему приспичит, вдруг по бронхам вверх поползет, начнет душить, в болях, в муках, задыхаясь она теряет сознание… и потом ничего не помнит, только по рассказам о кошмарном припадке узнает и несколько дней после этого болеет… А ком не уходит; он наоборот еще больше, еще тверже, еще нахрапистей. И к своему ужасу, Полла осознает, что она начинает привыкать к этой болезни, как к неизбежности судьбы, как к неизлечимому горю. Думала она, что Арзо не вынесет ее припадков, испугается, будет ею брезговать, сторониться, как от чумной. Однако не зря она его знала, от того любила; Арзо красивый, разбитной мужчина, женщинами разболтан, – так это ее вина, вовремя за него замуж не вышла, а как человек он добр, и она знает – щедр и силен телом и, главное, духом.

И вот по ночам выуживает Арзо из нее накипь, а она рассказывает ему все, даже самое дурное, и до того возбуждается в воспоминаниях, что тело ее покрывается рябью, и когда ком начинает шевелиться, Арзо улавливает момент, или инстинктивно чувствует его, он крепче обнимает жену и впивается в ее сочные, чуточку охладевшие губы, высасывая эту чернь, всаженную мужчинами в ее красивую душу, желая обладать ее красивым телом.

И двух месяцев не прошло, ком исчез, растворился, рассосался. Полла в неописуемой радости, как легко ей теперь на душе, как она счастлива. После ночных откровений кажется ей, что Арзо будет по-иному на нее смотреть, будет морщиться, коситься, и не дай Бог, попрекнет, хоть вскользь напомнит. Нет, Арзо не такой, он гораздо выше этой мерзости, а смотрит на нее действительно, по-иному: пожирающая, насилующая страсть первых медовых недель прошла, ныне не голоден взгляд Арзо, зато как он нежен, предан, мил.