Седрик

Туве Янссон Седрик

Теперь, после всего, что случилось, трудно понять, как маленького зверька Сниффа удалось уговорить отдать Седрика.

Во-первых, никогда раньше Снифф никому ничего не отдавал, а скорее отбирал у других все, что мог. А во-вторых, Седрик действительно был совершенно необыкновенный…

Седрик был вовсе не живое существо, а вещь. Но зато какая вещь! С первого взгляда можно было подумать, что это всего-навсего маленький плюшевый песик, порядком потрепанный от чрезмерного обожания, да еще абсолютно лысый… Однако стоило приглядеться к Седрику поближе, как оказывалось, что глаза его светились почти как настоящие топазы, а застежку ошейника украшал настоящий маленький лунный камень.

А каким неподражаемым было, кроме того, выражение его мордочки! Никогда ни один песик не выглядел так симпатично. Вполне возможно, что драгоценные камни были для Сниффа куда важнее, чем выражение собачьей мордочки… Но как бы там ни было, Седрика он любил.

И не успел он отдать Седрика, как тут же отчаянно об этом пожалел. Снифф не ел, не спал, не разговаривал, а только переживал и раскаивался в собственной доброте.

— Мой дорогой маленький Снифф, — огорченно сказала как-то Муми-мама. — Если уж ты так безумно любишь Седрика, ты мог бы подарить его хотя бы кому-то, кого любишь а не дочери Гафсы[1].

— Чепуха… — пробормотал Снифф, уставившись в пол несчастными, красными от слез глазками. — Это все из-за Муми-тролля! Это он виноват. Он уверял меня: «Отдашь, мол, что-нибудь, чем особенно дорожишь, тут же тебе воздастся: получишь взамен в десять крат. А к тому же почувствуешь себя таким благородным!» Он обманул меня.

— Да ну! — удивилась мама. — Надо же!

Она не нашла ничего лучшего, кроме этих слов. Ей надо было сперва поразмыслить обо всем об этом. Утро вечера мудренее!

Настал вечер, и мама ушла в свою комнату. Все пожелали друг другу спокойной ночи и потушили лампы, одну за другой. Не спал только Снифф. Он уставился в потолок, по которому качалась взад-вперед тень от огромной, освещенной луной ветки. Ночь стояла теплая. Окно было распахнуто настежь, и Снифф слышал, как внизу у реки Снусмумрик пиликал на своей губной гармошке.

Когда мрачные мысли совершенно одолели Сниффа, он вылез из кровати, чуть слышно прокрался к окну, спустился по веревочной лестнице на землю и побежал через сад, где излучали сияние пионы. Пионы были белоснежные, а все тени черные, как уголь. Высоко в небе, далекая и равнодушная, плыла луна.

Снусмумрик сидел возле своей палатки.

Этой ночью он наигрывал не весенние мелодии, а только отрывки из них, напоминавшие музыкальный ребус, или же брал робкие полуаккорды, которые берут, когда еще не знают, что сказать.

Безутешный Снифф уселся рядом с ним и стал глядеть на реку.

— Привет! — сказал Снусмумрик. — Здорово, что ты пришел! Я тут играю и все думаю об одной истории, которая, пожалуй, интересна и тебе.

— Нынче ночью сказки мне не интересны, — буркнул Снифф и свернулся в клубочек.

— Но это вовсе не сказка, — пояснил Снусмумрик. — Это взаправдашняя история. Она случилась с теткой моей мамы.

И Снусмумрик принялся рассказывать, посасывая трубку и шлепая пальцами ног по речной воде, черной, словно ночная мгла.

— Жила-была одна дама, которая просто обожала свои вещи. Детей, которые развлекали бы или раздражали ее, у дамы этой не было; ей не нужно было работать или готовить еду, ее не беспокоило, что люди думают о ней. И вообще она была не робкого десятка. Но потом случилось так, что интерес к вещам у нее пропал. И вообще — все наскучило. Тем не менее она по-прежнему обожала свои красивые безделушки, которые собирала всю жизнь. В безупречном порядке расставляла она их по полкам, мыла и чистила до блеска, и они становились все красивее и красивее, так что гости приходили в дикий восторг от всего, что видели в ее доме…

— Да, счастливая она была, тетка твоей матери, — сказал кивнув головой, Снифф. — А какой вид был у ее вещей?

— Еще бы, — продолжал Снусмумрик, — Конечно счастливая, насколько возможно. Но помолчи, дай рассказать до конца. Как-то ночью случилось, ни мало ни много, вот что: тетка проглотила огромную косточку от бараньей отбивной, когда с аппетитом уплетала ее в темном чулане. Несколько дней подряд она чувствовала себя неважно и, когда через некоторое время ей лучше не стало, обратилась к доктору. Он постучал ей по спине, послушал, сделал рентген, чуточку потряс ее и наконец сказал, что баранья косточка встала поперек желудка. Косточка оказалась страшно вредной, и ее никак нельзя было сдвинуть с места. Словом, доктор не исключал худшего исхода…

— Что ты говоришь! Смотри, как обернулось дело! — внезапно заинтересовался Снифф. — Значит, доктор считал, что она может умереть в любую минуту, хотя, наверное, не решался сказать ей об этом.

— Примерно так, — согласился Снусмумрик. — Но тетка моей мамы была не робкого десятка, поэтому она спросила доктора, сколько ей еще осталось жить, а потом отправилась домой, занятая своими мыслями. Ведь несколько недель не очень-то долгий срок!