Сегодня и завтра, и в день моей смерти

"Прыежайте нам Очамчире..." -- еще отдается в ушах, когда в коридоре у Динста вижу двоих. Тоже с Юга. Гражданин лет тринадцати и его дядя, на днях познакомились. Бакинцы. Этот мальчик-мужчина такой же дендиватый, как дядя, совсем взрослый. На обоих отличные костюмы, мясистые кожаные ботинки, европейские пальто, а вот кепки грузинские -- "аэродромы". А еще он бледный, подсиненный - племянник, будто от снегов северных, а не с Каспия этот маленький принц. Опухоль кишечника. Динст согласился перед операцией пооблучать, но дядя колеблется, звонит в Баку. "Отэц не хочет".-- "Ну, не хочет, как хочет, -- буркнул Динст, но долг превыше обиды: -- Вы не понимаете, что другого пути нет". -- "Я понимаю, но

отэц не хочет".

Что мне слушать, отэц не хочет, а я что, дядя? Все, хватит динстовых "рЭнтгенов".

Мальчик сидит в коридоре, безучастный, бледный, спокойный. Кажется, он больше всего озабочен тем, чтобы видели, какой же он комильфо. Интересно, о чем еще думает? Уж наверняка не о том, почему у него такое лицо, а у дяди неизносно вечное, крепкое, загорелое. Не о том, как мало осталось. Но о том, как там девочки и друзья без него. И, если положат, то долго ль протянется эта волынка. И о том, как противно здесь пахнет рентгеном. И как плохо одет этот русский, что так смотрит, смотрит, противный, и таскается со своей девчонкой. Не Нугзари, о, нет, но ведь -- мальчик, ребенок, человек. "Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог..." Теперь, Александр Сергеич, все наоборот: племянники пошли в ход. И вообще "вам теперь пришлось бы бросить ямб картавый". Вообще все бросить: стишки, женку Ташку и отбыть в казенное имение, на Колыму, дабы понять, что "Во глубине сибирских руд" -это не что иное, как фраза, самая поэтичная, на мой взгляд, фраза, но не больше. И что руда руде рознь.

Дядя оттолкнулся от меня холодным кивком и повел, повел за собой недалекого мученика. Под растревоженное шмелиное жужжание Динста: "Как хотят, как хотят... они думают, ха, они думают... жалко мальчишку..." -бармит и бармит себе под нос, а в окно видно, как идут по двору двое, большой да маленький. И опять с удивлением, недовольный, что рушится мой устоявшийся взгляд, признаю, что он, Динст, куда лучше тех, наших, на Четвертой госпитальной. Что душа у него есть, хотя и скрипучая. А те двое идут, выбрасывают ноги в такт: раз-раз, раз-раз... В хромовых остроносых ботинках. В таких же, как в блокаду я видел на первых покойниках, когда их везли на саночках. А холодный осенний свет, как на плоских тарелках, лежит на кепках бакинцев.

-- Что вы со мной все торгуетесь? -- раздраженно вздувает Динст облачко сизого дыма в ответ на мои просьбы заканчивать облучение. -- Вы должны понять: если в первый раз не долечить, потом уже... Пять-пять!.. Кто вам сказал, что уже пять тысяч рэнтгенов? Сейчас посмотрим... -- перелистнул мякинно шероховатые листы, все в отрубях, словно в тараканьих усиках. -- Ну, как вы считали? Еще четыре тысячи. Ну, с кусочком!.. А!.. пусть вас это не беспокоит.

Ты прав, прав, старина, нас другое должно уже печь, в самое темя, но еще по-живому каждый сеанс калил красным железом. Знаешь, Лерочка, что сказал перед казнью центурион Сульпиций Аспер, покушавшийся на Нерона? Он сказал тирану: "Я не видел иного способа помочь тебе в твоих пороках". Так и мы с мамой.

Он проходит как будто бесследно -- рентген, только вялая, бледная да еще зацветают ожоги -- побурел твой бочок, спина и живот. Дальше -- больше: уже калеными утюгами пропечатываются динстовы меты. "Учитесь властвовать собою -- держитесь правой стороны",-- бормочу по дороге от Динста. "А почему правой, папа?" Да потому, что на днях ненароком встретили Малышева, который походя обронил о рентгене: "Смотрите, не переусердствуйте". Но все -забираем. "Что ж... -- поморщился Динст,-- три сеанса осталось, ну, надо бы больше, хотя бы четыре, н-но!.. раз вы так настаиваете. Хорошо, так и быть. А!.. два сеанса можно и амбулаторно сделать",-- убеждал Динст Первый Динста Второго. Нет уж, не жди, не придем. "Лерочка, домой, домой..." -- шепчу на ухо. "Ура... -- тихо, устало. -- А мама где? -- и увидела торопящуюся: -Мама!.." -- "Что, доченька?.. Ну, чего же ты плачешь?" -- а сама прячет набухлые глаза. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ